Роман… С Ольгой

— Кто ж в том признается, девочка? Кто согласится с тем, что жизнь куда-то безвозвратно утекает, а счастье просачивается или просыпается, как песок сквозь пальцы? Он не хочет признавать, что онкология — по-прежнему неутешительный диагноз, что его лечение — извращенная форма войны с собственным организмом. Мы воюем ежедневно, да только пятая колонна в лице или форме его глупых предубеждений о том, что «не трогай — как-нибудь само пройдёт» путает все карты, — не скрывая пренебрежения, громко хмыкает свекровь. — Вы с Ромкой, как я погляжу, кошку завели? — её руки опускаются ниже, следуя по моему телу, не касаясь, повторяют выпуклые контуры, а после, остановившись на уровне моей талии, внезапно крепко обнимают. Уложенные друг на друга некрупные ладони застывают впереди, на животе, основательно прилипшему к позвоночнику. — Ты плохо питаешься, девонька. Диеты, стройность, глупость и подорванное навсегда здоровье. Эту глупость без усилий, но с твоим желанием, выправим ориентировочно за два дня!

Она не спрашивает? Поняла, пока рассматривала? Теперь, по-видимому, осмелилась сказать.

— Не надо, — пытаюсь освободиться от крепкого захвата, наклоняюсь, тянусь и подаюсь вперёд, но, как это ни смешно звучит, почти не вырываюсь. — Это кот. Его Ромка принёс. Сказал, что на пороге нашёл. Назвал Паштетом.

— Юмор?

— Наверное. Но имя прижилось.

— Кот, кот, кот… — мать тяжело вздыхает, а на последнем выдохе всё же отпускает. — Лёлечка, ты ведь вышла на работу?

— Да.

— Отлично.

— Да, — несмело отхожу, совершая шаг вперёд, при этом утыкаюсь нижней частью живота в край рабочего стола, стоящего перед трехстворчатым большим окном, выходящим во двор, где сейчас возятся мужчины, громко разговаривая и организовывая запланированные на обед костёр и с вечера замаринованное мясо.

Предусмотрительно муж снял рубашку и часы, вытянув из поясных петлиц ремень, спустил на бедренные косточки джинсы и пятерней взлохматил волосы, затем пристроился к отцу, чтобы нарубить дрова для не разожжённого пока мангала.

— Он сильно похудел, — сейчас Марго равняется со мной.

— Я не слежу за его питанием, — язвительность вворачиваю незамедлительно. — Вы меня укоряете?

— Просто сообщаю о том, что вижу. Я, как мать, сразу же заметила. Но Ромочке худоба идёт.

Ещё и как! У мужа огромное и стройное тело — свекровь права. Юрьев однозначно вырос. Вернее, окреп и возмужал сразу после нашей свадьбы. Он стал мужчиной, на которого таращатся девицы, когда проходят мимо и строят глазки. Приобрел статус так называемого сочного самца, потому что сильные и выдающиеся гены в своей крови имеет! Рома вымахал, а образом в деталях повторил отца. По фактуре, по выправке и даже по некоторым ужимкам и выражению лица мой пока что муж — исключительная копия суетящегося с ним рядом старшего Юрьева.

Да, где-то суховат, для кого-то, вероятно, тощ, но в то же время жилист и отлично сбит, по крайней мере, в нужных местах палач отличным образом укомплектован: выпуклые мышцы пресса, не раскачанная до безобразия грудь, рельефные бицепсы и идеальные по форме, как для мужчины, ягодицы заметны даже через костюм, а сейчас…

— Чем могу помочь? — обращаюсь к гордому профилю Марго, взирающей с прищуром на то, чем заняты мужчины. — Нарезка или…

— Всё уже готово.

— Значит, будем накрывать на стол?

— Пусть побудут вдвоем. Игорь со всем справится, а Ромочка ему поможет. Пройтись не хочешь?

Нет! Понимаю, что мать не присущую ей вежливость с огромным рвением транслирует, не жадничая, источает благодушие, унижается, подлизывается, вылезает вон из кожи — вот так желает навести мосты и устранить недопонимание, вернее, старается заштопать рану, которую я раздираю, потому как не хочу о том, что когда-то между нами было забывать. Каюсь — сильно провинилась, но и Маргарита в своем безудержном ожесточении больше не права!

— Погуляем по округе. М? Что скажешь?

— Я устала. Отвечу, что нет желания выходить за территорию. Ноги не слушаются, и я бы с удовольствием прилегла.

— Только десять часов утра, — мать сильно округляет глаза.

— Давайте, пожалуй, разберемся с меню, а потом…

Она отмахивается и отворачивается — свекровь как будто с полуслова понимает, что прежних отношений между нами больше никогда не будет. Из-за того, что произошло на следующий день после освобождения Ромки, мы стали с ней чужими и разорвали случайно обретенную родственную связь. Насилие нельзя прощать ни при каких условиях, какой бы вынужденной мерой оно ни было тогда.

Юрьев заносит над головой топор с длинной рукояткой и резко опускает на заготовленный чурбак, раскалывая напополам одним ударом деревяшку.

— Прости меня, пожалуйста, — она зачем-то повторяет.

По-видимому, этот день мы проведем в крайне слезливом настроении. Надо бы разорвать этот гордиев узел и с чего-то отвлеченного начать. Однако подлавливаю себя на том, что на той же ноте продолжаю.

— За что? — пренебрежением вздёргиваю уголок своей губы и будто удивлением круто выгибаю бровь.

— За наш с тобой последний разговор.