Роман… С Ольгой

— Я об этом не просила, мама, — молниеносно перебиваю, чтобы не слышать о жалком подвиге, о котором я хотела бы забыть. — В тот день Ваш любимый сын просто тешил своё самолюбие и подтверждал право сильного, право человека, наделенного огромной властью и носящего на поясе табельное оружие. Юрьеву нанесли оскорбление, когда посягнули на святое, он, не задумываясь о последствиях, наказал обидчиков, а потом понёс заслуженное наказание. Я помню, как рьяно наша семейка топит за суровую справедливость. Однако, кара была относительно недолгой, да ему и этого, в сущности, хватило. И вот драгоценный Ромочка превратился в жалкого мерзавца, прячущегося за отцовскую спину, при этом выставляя чужой авторитет перед собой, и сжимающего кулачки в надежде получить бутылочку с молочной смесью. Вы воспитали мужчину, полностью зависящего от Вас! Вы сделали из него…

— Да закрой же ты рот, тварь неблагодарная!

Вот и хорошо! Вот и здорово! Наконец-то Маргарита стала вновь собой. Заискивающий тон, сладенькая речь, уменьшительно-ласкательные формы для всех слов, которыми она жонглирует, пока разговаривает со мной, — обыкновенный камуфляж, наглая ложь, простой обман, видимость, имитация, сущая фикция, долбаный подлог. Волнуется за сорокалетнего «мальчишку», от которого в скором времени уйдёт жена? За столько лет Маргарита свыклась с ролью мудрой мамы, а быт и соответствующее положение однозначно устоялись. Так что любое отклонение от нормы и комфорта заставляет напрягаться и подстраиваться под непростые обстоятельства. Спрашивается, а на хрена что-либо в этом возрасте менять? Бесится свекровь. Лютует. Но отдает себе отчёт в том, что это вынужденная, хоть и крайняя мера, поэтому гримасы корчит, язвит и вместе с этим забавляется, поглядывая на то, во что превратился наш с Ромкой брак.

— Порознь нам будет лучше.

— У тебя нет детей, Оля. Господи, ты ведь рассуждаешь, как паршивая соплячка, у которой есть только два цвета на палитре — чёрный и белый. Мыслишь затёртыми до дыр стереотипам. Обладая неплохими, скорее, исключительными внешними данными и обширным словарным запасом — трындеть-то ты умеешь, пользуешься тем, что тебя почти никто не понимает. Сейчас какую роль играешь? Обиженную на судьбу? Бросившую ей вызов? Ты ни дня не страдала, не боролась за свое. Ты покорно сложила руки и предпочла написать заявление, чтобы одним росчерком разрешить проблемы. Нет детей, зато эгоизма с головой. Поделись им с какой-нибудь девицей, которая за седьмым приходит. Жить нужно ради, Лёля, а не для. Не для потехи, не для страдашек за несбыточным или умершим. Отжившему и канувшему в Лету твои эмоции ни к чему. Живи ради себя, ради мужа, ради сына или дочери, ради будущего. Вот тогда у тебя не останется свободного времени на ковыряние в протухшей голове. Вы заскучали, Оля. Всё устраивает. Всё идёт по накатанному. Всё нормально. Жизнь — малина, хоть и пресная, а временами кислая и мерзкая. Ты просыпаешься…

— Хватит!

— Ты просыпаешься и, открыв глаза, первым делом шаркаешь на балкон, чтобы выкурить сигарету и выпить чашку кофе в лучшем случае, а в худшем залить глаза вином и завидовать, завидовать, завидовать. Смотреть на чужое счастье влюбленными глазами, а своё, увы, немного приболевшее и потому находящееся не в нужной форме, отталкивать двумя руками, повесив себе на лоб табличку: «Внимание! Ведём переучёт». О чём ты думаешь, когда сидишь там, задрав ноги и расчёсывая кудрявую манду, зевая и стебая мужа? Заткнись и слушай!

— Это очень… — я чувствую, как у меня сильно парусят щёки, а слёзы бесконтрольно выбираются из глаз. — Вы же…

— Нет уж, ты выслушаешь меня без истерик и дешёвых манипуляций. В этом, между прочим, тоже опыта маловато. Я же говорю, что ты мастерица создавать видимость. Твои заскоки производят впечатление на неокрепшие умы. Давишь случайно подвернувшихся идиотов слабенькой харизмой. Да, по сравнению с тобой, они полнейшие кретины и глупцы. Тебе не встретился достойный противник, Лёля. Ты не схлестнулась с тем, кто способен одним взглядом выбить почву из-под ног. Полагаешь, что я имею в виду себя? — свекровь впивается мне в плечи и трясёт, как куклу. — Смотри на меня и отвечай.

— Отпустите!

— Не думай, что я неосторожно намекаю на кого-то конкретного, но мой возраст, жизненный анамнез, сучий опыт, а также жуткая судьба, позволяют утверждать, что я мудрее, Юрьева. Ты послушаешь внимательно и осознаешь! Твоё горе — исключительно твоё, а моё… Во сто крат сильнее!

Об этом не желаю знать. Зачем мне, в сущности, чужие страшные секреты. За столько лет я устала быть последней шавкой в этой стае. Здесь заправляет альфа-самка, которая сейчас пытается мне что-то втолковать. Что-то, от чего у меня, по её мнению, окончательно поедет крыша, а чрезмерно воспаленное сознание наконец-то перестроится на долгожданный нужный лад.