Роман с патриотом

- Какой, на х.., деятельности? - я понимала, что перехожу на свой обычный лексикон Лизки - подруги Любки, но меня это не беспокоило - я уже устала строить из себя богемную женщину. - О чем ты говоришь, идиот? Вы сидите в своем гребаном подвале и пишете, что Россия в дерьме, хотя это ясно даже уличной собаке, и мните себя чуть ли не подрывниками режима, хотя на самом деле твой е....й папаша зарабатывает неплохие деньги...

- Не смей так говорить о моем отце! - крикнул он, побледнев.

- Я буду говорить все, что считаю нужным, - заорала я. - Не думай, что твои сраные сто долларов в месяц заткнут мне рот...

- Я могу уйти прямо сейчас, - сказал он. - Ты хочешь этого?

- Не ставь мне условия, сволочь, - я швырнула в него пачкой сигарет, - ты пожалеешь о том, что связался со мной...

- Я уже жалею, - вставил он.

- Уе....й в любой момент и не сомневайся в том, что даже с двойней я найду себе мужика гораздо лучше тебя! - рявкнула я.

- О, я не сомневаюсь, - Лев корячился, пытаясь всунуть ноги в жуткие, просящие каши ботинки.

Как я ненавидела его тогда! В этом не было никакой логики, кроме гормонального взрыва беременности, но один его вид был способен ввести меня в такую ярость, что я до сих пор поражаюсь, как не набросилась на него и не исцарапала. Он шлялся по всей Москве без зубов, в куртке, которую бы постеснялся надеть даже торгующий чурчхелой хачик, свои протертые между ног джинсы он заправлял в солдатские ботинки, а на голову водружал какой-то чудовищный картуз - нечто среднее между папахой в стиле позднего Черненко и кожаной кепкой Жириновского. В довершение ко всему он отращивал усы, но был не способен должным образом за ними ухаживать, и они торчали в разные стороны, как неопрятная шерсть на шелудивой собаке.

- Мне наплевать, как я выгляжу! - часто подчеркивал он.

Этот несчастный идиот мнил себя человеком из «Дня грядущего», борцом за новую Россию, достойным птенцом гнезда Бамбаева, успевшего написать двенадцать романов за тот год, пока мы со Львом общались («Гениально!» - говорила Таисия).

Я до сих пор задаюсь вопросом, как смели жить все эти люди из бамбаевского кружка, как смели они с кем-то встречаться, трахаться, не мыться неделями, выжирать каждый вечер по две чекушки и закусывать сырой капустой, пытаясь запрятать под печоринские рассуждения о гибели страны и деградации народа свою собственную вопиющую никчемность? Вся несчастная Россия рвалась по средам к газетным киоскам, чтобы купить свежий номер «Дня грядущего» с очередной зажигательной передовицей Бамбаева, не подозревая о том, что о нравственности и христианском смирении ей п....т двоеженцы, похабные алкаши и стыдящиеся себя евреи.

Мих Мих

Одним погожим осенним деньком, когда я еще не была беременна, мы договорились со Львом встретиться и выпить пива. Мне надоело ждать его звонка, и я поехала в редакцию «Дня грядущего», где под возмущенные возгласы вахтеров вытащила его прямо с летучки. По какой-то таинственной причине Лев не мог покинуть эту гребаную редакцию сразу, и сначала мы сорок минут курили на лестнице с каким-то жирным психом из «Лимонки».

Потом я ждала Льва, сидя в изрезанном бритвой кресле, из которого торчал поролон, и ко мне подошел некто Михаил Махайлович Николаев - живая легенда патриотического движения. Это был двухметровый алкаш, завсегдатай митингов, где он неизменно устраивал пьяные побоища, и за глаза его называли либо Мих Мих, либо Нико, а сам он, нажравшись, кричал, что он крестьянин с Брянщины. Он выглядел и одевался в стиле провинциального кюре, из тех, что щиплют добропорядочных фермерш за ляжки и до одурения рассказывают торговцам подержанными машинами, какие они праведники.

Этот кошмарный Нико откуда-то знал, кто я такая - судя по всему, Лев непрерывно трепал обо мне в редакции, - и начал разговор с того, что меня и моего отца (?) обуревает гордыня.

- Почему вы так решили? - обеспокоенно спросила я.

- Я читал твои статьи, - сказал он, очевидно, имея в виду «Если рядом нет русских - вы в раю».