Роман с президентом

— Не стойте долго на ящиках… — Майор теребил меня за рукав. — Из толпы могут стрелять.

— Президент в Кремле. Грачев только что доложил ему, что войска вошли в Москву, — прокричал я.

— Ура-а-а!!! — громко раздалось на площади. Толпа загудела, задвигалась…

Только позднее я узнал, что к этому времени никаких войск в Москву еще не вводилось. Войска, чувствуя колебания Грачева, стояли за окружной дорогой, на границе Москвы.

Через несколько минут к Спасской башне подъехал Егор Гайдар. Толпа встретила его с энтузиазмом и по его призыву двинулась к Моссовету, где был объявлен сбор защитников демократии. Гайдар, видимо, догадывался, что войска медлят с входом в Москву, и рассчитывал теперь только на поддержку гражданского населения столицы.

У меня нет оснований укорять Коржакова в том, что он ввел меня в заблуждение. Он был сам дезориентирован рапортами министра обороны президенту. Между утверждением Грачева о том, что он отдал приказ войскам идти в Москву, и их реальным входом в столицу прошло долгих и мучительных 11 часов. Все эти часы демократия в России висела буквально на волоске. Если бы путчистам удалось захватить «Останкино» и выйти в эфир с заявлением о крахе Ельцина и с обращением к войскам, возможно, что войска так и не пришли бы на помощь президенту. И тогда спасителем демократии (если бы ее удалось спасти) был бы Егор Гайдар. Он, единственный из высшего руководства страны, в ту страшную ночь обратился к москвичам с призывом встать на защиту демократии. Именно его призыв был услышан, и тысячи москвичей стали собираться у здания Моссовета.

Потом многие упрекали Гайдара за это. Но уверен, ни Гайдар, ни те, кто пришел к Моссовету, не собирались вести безоружных людей на штурм Белого дома против боевиков Руцкого. Но Москва и Россия увидели по телевидению и услышали по радио о том, что москвичи выступают на стороне Ельцина и демократии, а не Хасбулатова и Руцкого. Как знать, может быть, эти стекающиеся с разных концов ночной Москвы люди стали той силой, которая склонила, помогая усилиям президента, руководство армии к решению идти на защиту демократии в «Останкино»…

У меня было сильное желание двинуться вместе с толпой к Моссовету. Но я не был свободен в своих передвижениях и вернулся в Кремль.

Секретарь сказала, что меня срочно разыскивает первый помощник Илюшин. Он не знал о моем походе к Спасским воротам. Вид у него, когда я спустился в нему в кабинет этажом ниже, был крайне обеспокоенный.

— Нужно зайти к Борису Николаевичу…

— Да в чем дело?

— Сам увидишь… По дороге объясню…

К этому времени было готово обращение Ельцина к гражданам России. Обращение было коротким — на 3–4 минуты. Писали его Людмила Пихоя и Александр Ильин. Потребность в таком обращении ощущали все: и в службе помощников, и на улице. Молчание президента дезориентировало и даже пугало людей. Речь шла о том, чтобы сделать срочную запись…

Но запись делать было нельзя. Это и беспокоило Илюшина.

Мы проследовали мимо дежурных адъютантов президента. Это очень опытные, сдержанные и дисциплинированные люди, прошедшие огромную школу работы с высшим руководством. Некоторые из них начинали в качестве личных охранников Л. И. Брежнева и, кстати, очень хорошо отзывались о личных качествах бывшего Генерального секретаря КПСС (доброжелателен, незлопамятен, прост и доступен в общении). На первый взгляд, они производят впечатление замкнутых, «застегнутых на все пуговицы» людей. Но при более близком знакомстве это впечатление уходит.

Дежурные молча кивнули нам. В их глазах сквозила тревога. Мы прошли в кабинет. Здесь было непривычно сумеречно. Президент сидел в дальнем углу за рабочим столом. Верхний свет был погашен, настольная лампа, несмотря на то что за окном стояла глухая осенняя мгла, не горела. В боковом освещении массивная фигура Ельцина отбрасывала огромную тень и выглядела преувеличенно громоздко и жутковато.

Он молча и напряженно-недоброжелательно ждал, когда мы подойдем ближе.

При первом же взгляде на президента мне стало ясно, что делать запись нельзя. Илюшин был прав. И без того массивное лицо выглядело одутловатым, бледным. Глаза едва угадывались в полумраке кабинета.

В руках у президента были четвертушки плотной бумаги с текстом выступления, набранным крупным шрифтом. Он их перебирал как карты. Видны были следы его пометок и исправлений жирными неспокойными буквами.

— Что скажете? — спросил он глухо.

Илюшин молчал. Свои аргументы он уже высказал ранее.

— Борис Николаевич! Я думаю, что сейчас вам все-таки не следует появляться на экране, — сказал я.

— Ну, что вы заладили одно и то же… Не нужно, нельзя… Я лучше знаю, что нужно, а что нет. Я обязан выступить. Люди ждут…

— Да, это так, Борис Николаевич… Люди ждут… Но если они увидят вас… в таком виде… это только напугает их. Не все поймут правильно…

— А что, собственно, такого… Что?

— Борис Николаевич! У вас крайне усталый вид. Лучше отдохнуть и выступить утром.

— Нет, я должен выступить сейчас! Вы что, не понимаете?! — президент возвысил голос.