Роман с президентом

Впрочем, не во всех оценках можно было положиться на демократическую прессу. У нее были свои «заносы» и свои иллюзии.

На середину 1992 года приходится пик российско-американских отношений. В то время Ельцин, отчасти под влиянием А. Козырева, разделял иллюзию, что если Москва договорится с Вашингтоном, то все проблемы России будут решены. Американцы умело подпитывали эти настроения на уровне пропаганды, фактически не идя на сколько-нибудь серьезные уступки в области экономики и торговли. Приезжавший в июне 1992 года в Москву Ричард Никсон рассыпался в комплиментах Ельцину. Во время личной встречи с президентом он сравнивал его с генералом Де Голлем и драматически сокрушался, когда Ельцин упомянул о том, что не собирается выставлять своей кандидатуры на второй срок в 1996 году. «Не является ли это политической ошибкой?» — спрашивал Никсон.

Ельцин пояснял, что отказ от повторного баллотирования дает возможность вести работу по продвижению реформ, «не оглядываясь на рейтинги».

«Впрочем, я понимаю, — лукаво улыбался Никсон, — лучший способ, чтобы тебя выдвинул народ, — это заявить о своем отказе баллотироваться».

В августе 1992 года Конгресс США принял Закон о поддержке свободы, якобы ориентированный на поддержку демократических преобразований в России. В Москве ожидали, что принятие Закона откроет все шлюзы для притока западных и в первую очередь американских инвестиций. В Москве настолько сильно было ожидание этого закона и связанной с его принятием «манны небесной», что по поручению президента меня разбудили поздно ночью, чтобы передать это сообщение. Такое случалось нечасто. На самом же деле Закон о поддержке свободы оказался одной из очередных пропагандистских кампаний и каких-либо дивидендов для России не принес.

Борис Николаевич, похоже, верил в реальность невиданной американской щедрости. Может быть, в чрезмерной доверчивости той поры виноваты и чисто психологические факторы. Это был период жесточайшей критики Ельцина со стороны Верховного Совета. И конечно же, на этом фоне было приятно слышать о высоких оценках со стороны Запада, о грядущих кисельных реках с долларовыми берегами.

Думаю, что в этих переоценках отчасти виновата была и наша демократическая пресса. В тот период она тоже была подвержена «вашингтономании» и в какой-то мере утратила критическое чутье. Конфронтация же в обществе была столь сильна, что разумные предостережения, звучавшие со страниц «Правды» или «Советской России», воспринимались демократами как «злобные инсинуации» и клевета на внешнюю политику России.

Именно поэтому крайне полезно было довести до сведения президента отрезвляющие оценки. И такие оценки были.

Достаточно критический анализ внешней политики России этого периода содержался в аналитической записке «Россия в новом историческом и мировом контексте», подготовленной Институтом Европы Российской Академии наук. Она поступила в Секретариат президента в конце июля 1992 года. Именно в это время в российское общественное мнение активно внедрялась идея о возможности особых отношений России и США и — на основе этих отношений вступления России в НАТО.

Оценки, содержавшиеся в аналитической записке, явно контрастировали с оптимистическими заявлениями МИД. Но Козырев тогда был одним из символов демократической России и постоянным объектом нападок со стороны оппозиции. «Крови» Козырева, как некоей ритуальной жертвы, требовал Верховный Совет. Одного этого было достаточно, чтобы президентская команда проявляла в отношении министра иностранных дел охранительную солидарность. Мне неоднократно приходилось и по поручению Бориса Николаевича, и по собственной инициативе выступать с опровержениями по поводу его отставки.

Очень бережно к фигуре А. В. Козырева относились и западные партнеры. Был момент, когда чуть ли не каждый приходивший в Кремль на встречу с президентом высокопоставленный посетитель из Западной Европы, и особенно США, просил Б. Н. Ельцина «не сдавать Козырева». Я не помню, чтобы так ратовали за Е. Т. Гайдара, хотя он тоже слыл западником. В конце концов Борису Николаевичу это навязчивое заступничество, видимо, изрядно надоело. «Что они так заступаются за Козырева?» — недовольно заметил он однажды.

Так или иначе, но Козырев той поры был одной из «священных коров» на демократическом пастбище, и всякая атака на него воспринималась как атака на всю президентскую команду.