Не различая разрушение и творчество, Погоревших следует знаменитому бакунинскому афоризму, но, считая, что русская революция пока не была безоговорочно деструктивной («Общество развалилось еще недостаточно. Надо, чтобы оно распалось до конца, и тогда настоящая революционная власть соберет его на совершенно других основаниях» (3, 163))[250]
, он почти буквально цитирует антибольшевистские вариации на тему Бакунина из газеты «Анархия»:Но разрушение и теперь еще не кончено, не все камни рассыпались […] надо стараться разрушить возможно больше камней, чем больше их будет разрушено, тем больше будет материала для созидания[251]
.Еще одна выдающаяся фигура в истории мирового анархизма, которой Погоревших причастен, как Герцену и Бакунину, хотя и иначе, чем этим двум, — Ибсен. На то, что подбитые Клинцовым-Погоревших утки интертекстуально соотносятся с пьесой Ибсена «Дикая утка», уже давно обратил внимание P. Л. Джексон[252]
. Наше толкование ибсеновского подтекста в «Докторе Живаго» несколько отступает от того, что было дано прежде. В пьесе Ибсена девочку-подростка уговаривают пожертвовать живущей у нее дикой уткой, с тем чтобы она могла вернуть любовь того, кого она считает отцом, — вместо этого она кончает самоубийством. Проведенную Ибсеном анархистскую критику буржуазной семьи, чьей жертвой становится ребенок, Пастернак обращает на анархизм. Погоревших несет идейную ответственность за то, что в его анархистской республике было совершено убийство юного комиссара Гинца («в делах младенца», «еще ребенка» (3, 144)). Соответственно интертекстуальному переходу от женской жертвы к мужской (intertextual gendershift) Погоревших дарит Юрию Живаго «дикогоПочему Живаго принимает этот подарок?
Раскроем, наконец, наши карты. Изображая Клинцова-Погоревших, Пастернак рассчитывался и со своим анархофутуристическим прошлым. Автобиографизм пастернаковского романа распространяется на его отрицательных персонажей.
Пастернак снабдил Клинцова-Погоревших рядом собственных черт. Как и автор романа. Погоревших из-за физического недостатка не был призван в солдаты. Но он меткий стрелок — опять же как Пастернак, отличавшийся на стрелковых учениях в 1941 г.[254]
В этом освещении глухонемота Погоревших может быть сопряжена не только с дефектом сына Герцена, но и с отсутствием абсолютного слуха у Пастернака и с вызванными крахом его композиторской карьеры стихами: «Я в мысль глухую о себе Ложусь, как в гипсовую маску» (1, 503)[255]. Косвенный автобиографизм Пастернак вкладывает во вторую фамилию Погоревших,В Клинцах […] можно было […] обозреть […] несколько суконных фабрик […] Они-то и были одним из звеньев благосостояния местного населения […] Кругом высоким тыном стояли глубокие брянские леса, раскольники обосновались в их дебрях и […] занялись рукоделием и торговлей […] В лесу Гаврила […] завел речь о пожарах и вспомнил бабушку Федосью, заговаривавшую огонь. Горела деревня, подожженная молнией, бабушка Федосья провела прутом по стене горевшего амбара, и огонь, дойдя до указанной ему черты, остановился [ср. еще раз вне футуристического контекста: Погоревших
. — И. С.]. Я слушал обо всех этих чудесах, вспоминая «мифотворчество», произносившееся в московских салонах…[257]