Роман в лесу

Теперь мы вернемся к нашему повествованию и к Аделине, которую из зала суда перенесли на квартиру мадам Ла Мотт. Однако мадам Ла Мотт была в Шатле со своим мужем, испытывая все терзания, какие только можно вообразить, из-за вынесенного ему приговора. Аделина, измученная неотступным горем и бесконечной усталостью, была совершенно сломлена волнением, когда открылась тайна ее происхождения. Чувства девушки были слишком сложны и едва поддавались анализу. Из бесприютной сироты без семьи, почти без друзей, существовавшей лишь из милости чужих людей, преследуемой жестоким и могущественным врагом, она оказалась вдруг наследницей знатного семейства, обладательницей огромного состояния. Но Аделина узнала также, что ее отец был убит… убит в расцвете лет… убит его собственным братом, против которого она должна теперь выступить свидетельницей и, обвинив погубителя отца, обречь на смерть собственного дядю.

Вспоминая рукопись, найденную при столь необычных обстоятельствах, и осознав, что, когда проливала слезы над страданиями, там описанными, плакала над страданиями отца своего, Аделина испытала чувства, какие трудно даже вообразить. Обстоятельства, сопутствовавшие нахождению манускрипта, теперь уже представлялись ей не делом случая, но волею Высшей силы, чьи предначертания значимы и справедливы. «О отец мой! — воскликнула она в душе своей. — Твоя последняя воля исполнилась… сострадающее сердце, которое, как ты желал, узнало твои муки, ныне отомстит за них».

Когда вернулась мадам Ла Мотт, Аделина, как всегда, постаралась сдержать собственные чувства, чтобы смягчить горе своего друга. Она рассказала о том, что произошло в суде после удаления Ла Мотта, и тем пробудила хотя бы на миг чувство удовлетворения в страждущем сердце несчастной женщины. Аделина решила при первой же возможности получить рукопись обратно. Однако на вопрос ее мадам Ла Мотт сказала, что в суматохе отъезда Ла Мотт забыл ее среди прочих своих вещей в аббатстве. Это очень опечалило Аделину, тем более что предъявление ее на предстоящем процессе, как она полагала, имело бы важное значение; во всяком случае, она решила, если будет восстановлена в своих правах, позаботиться о том, чтобы манускрипт отыскали.

Вечером к опечаленным женщинам присоединился Луи. Он пришел прямо от отца, коего оставил более спокойным, чем он был все время после оглашения приговора. Поужинав в унылом молчании, они разошлись по комнатам на ночь, и Аделина, оставшись одна, могла наконец предаться размышлениям об открытиях этого наполненного событиями дня. Страдания ее покойного отца, описанные его собственной рукой, более всего занимали ее мысли. Прочитанное так сильно потрясло ее душу и взволновало воображение, что память в точности сохранила его во всех подробностях. Когда же она осознала, что была в той самой комнате, где томился ее отец, где оборвалась жизнь его, что она, может быть, видела тот самый кинжал — кинжал, проржавевший от крови! — которым был нанесен ему смертельный удар, горе и ужас захлестнули ее душу.

На следующий день Аделина получила распоряжение приготовиться к суду над маркизом де Монталем, который должен был начаться, как только будут собраны все необходимые свидетели. Среди них была аббатиса монастыря, принявшая Аделину от д'Онуя, мадам Ла Мотт, которая присутствовала при том, как д'Онуй заставил ее мужа забрать с собой Аделину, и Питер, который был не только свидетелем этого, но и сопровождал ее, помогая бежать из аббатства и от посягательств маркиза. Ла Мотт и Теодор Ла Люк постановлением суда были лишены права явиться в суд.

Когда Ла Мотт узнал о происхождении Аделины и о том, что ее отец был убит в аббатстве Сен-Клэр, он тотчас вспомнил и рассказал жене своей о скелете, который обнаружил однажды в «каменном мешке» — комнате, через которую был ход в нижние кельи. Так как скелет был спрятан в сундуке и лежал в темной, со всех сторон накрепко запертой комнате, оба они не сомневались, что Ла Мотт видел тогда останки покойного маркиза. Тем не менее мадам Ла Мотт решила не травмировать Аделину и ничего не говорить ей до тех пор, пока это не станет необходимо по ходу процесса.

Чем ближе подступал день суда, тем больше возрастали тревога и волнение Аделины. Хотя справедливость требовала покарать убийцу и хотя любовь и жалость к отцу побуждали ее отмстить за смерть его, она не могла без содрогания думать о том, что станет орудием того правосудия, которое лишит ближнего жизни; бывали минуты, когда ей хотелось, чтобы тайна ее рождения никогда не была раскрыта. Если такая чувствительность в ее особом положении была слабостью [129], то, по крайней мере, это была слабость доброго сердца, и тем самым она заслуживает уважения.