Роман в письмах. В 2 томах. Том 1. 1939-1942

О, я знаю, мы могли бы много-много сказать друг-другу, и все понять… — но надо быть и благоразумным и покоряться требованиям жизни. Как говорил один татарин в Крыму: «тяни твои ножки, пока твое одеяло длинен будет». Так-с. Кстати, Вы читали мое «Под горами»⁶⁸ — очень давнее… Есть в немецком издании, — называется «Ли-и-бе ин дер Крим», издание Университетской библиотеки. Реклама. Подлинник вряд ли найдется, у меня один экземпляр, авторский. Итальянцы еще издали⁶⁹, — европейцы любят «экзотику». Там много еще юного-меня, хотя я писал эту вещь не юным уже, а молодым, но до 10-го года, помнится, до «Человека из ресторана». Там — юная любовь, «татарская». Видите, какой я смелый был? Правда, чтобы писать это, я проглядел десяток томов «Энциклопедии Крыма», изучал Коран и татарский фольклор, — но все же это, пожалуй, не истинная картина, а приличная олеография. Теперь мне смешно вспомнить, но писалось с горячей искренностью. Я начал, было, недавно, рассказ — «Дар чудесный» — и бросил: очень больно. Вспомнились дни счастья, молодость наша, наша поездка⁷⁰, в первый раз в жизни в горы, пикник, родники, собачка, моя Оля, мой Олёк, амазонкой, впервые севшая в дамское седло, но — как! Были удивлены татары-наездники. Наследственность⁷¹ сказалась! Сперва, перед посадкой, татарин говорил ей: «Сыди, как свэчка… лошадь умней тэбя!» А потом — «зачим обманул — не ездил! сами лучши амазан, много ездил… плут ты, синие глаза…» И не стал писать… больно. А какая тема! Открылось — человек владеет таким чудесным даром — носить в себе чудесный аппарат — воображение… Я и сейчас слышу, как собачка хрустит головкой тараньки, под камнем, на вершине Чатыр-Дага⁷²… я слышу аромат от шашлыка, вижу бессмертные глаза… — доселе! Мог бы написать все, в два-три дня, и вряд ли напишу.

Ну, до свиданья, милый друг, ласковость родная… до свидания в письме.

Да, Вы говорите, что Вы кажетесь себе ничтожной! Бросьте. Вы знаете, что все мы «куплены дорогою ценой»⁷³ (Ап. Павел). Как же можете говорить?! Я-то Вашу «цену» знаю, но не стану писать об этом. Скромница Вы — вот и все, что пока скажу. Иначе взволнуют Вас мои оценки. Как Ваше здоровье? — Напишите. Как Ваша мама? Надеюсь, все хорошо. Самое мое острое желание, чтобы Вы были спокойны. Почему так? Ну — потому что я тогда покоен. Видите, какой я себялюбец! Целую Вашу руку, милый, хороший друг. Жду Вашего образа, — оживлю его воображением — вот Вы и близко. Ваш Ив. Шмелев

[Почтительно кланяюсь] Вашей маме.

26

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

16 июня 1941

Дорогой, милый Иван Сергеевич!

Не могла, не хотела сразу отвечать Вам на Ваше такое милое мне письмо. Не хотела слишком скоро прервать праздник, предвкушение радости беседы с Вами. Я ежедневно мысленно говорила с Вами, наполняла целый день общением с Вами и чувствовала, что, написав письмо, поставлю как бы точку. Но все же сегодня я не могла дольше и молчать, и вот пишу полная радостными мыслями о Вас. В Духов День⁷⁴ я так много думала о Вас, т. к. вспоминала, как 2 года тому назад (тогда это не был Духов день)[31] я решила писать Вам в первый раз. Ах, если бы Вы знали, как я писала и что это был за день! Искренней не могла я быть больше, чем тогда, и говорило у меня само сердце. И потому, м. б., и Вам это сразу почувствовалось. Много я тогда переживала…

Вы для меня так много значите, так много мне даете, что я не могу выразить.

Как мне трудно писать Вам, не говоря многого, т. к. Вы это запрещаете, а между тем это так важно мне.

Вы говорите, что лучше мне не стараться приехать лично. Я конечно поступлю так, как лучше для Вас, но мне хочется сказать почему я этого хотела;

в последний раз скажу то, что Вы мне запретили говорить, т. к. иначе нельзя.

Вы для меня наставник, учитель, источник правды душевной. Вы для меня ключ воды живой⁷⁵, к которому, я стремлюсь всей душой. У меня много, много вопросов к Вам, вопросов жизненных, важных на _в_с_ю_ _ж_и_з_н_ь. Я не могу писать Вам обо всем и не хочу отягощать Вас в письмах моими заботами. Мне грустно, что я опять должна говорить то, что Вы не хотите слушать, но что же мне делать? Как дать Вам понять и поверить, что только у такой _Д_у_ш_и, как Ваша спросила бы я совета на _Ж_и_з_н_ь?! Беседу с Вами я сохранила бы до конца моих дней в душе и сердце. Я эгоистка, и мне этого стыдно, но это правда, все то, что я пишу, и я хочу, чтобы Вы меня поняли.

Когда я говорю о своей ничтожности, то это не «скромничанье», — нет. Это моя боль, это правда. У меня есть вкус к добру, и я способна видеть то, что мне не хватает, и это меня мучает[32]. Я напротив — духовно очень себялюбива и горда. Прежде я была лучше и любила больше ближнего.