Ваши письма полны огня и жизни, и цветов не зимних и не по снегу.
Вы меня вытолкнули к солнцу своим внутренним горением и солнцем.
Я не могу говорить, т. к. все получается не то. Но правда — для Вас нет времени.
И это так чудесно[87]
.И Вы же это знаете, знать должны…
Как мало пишете Вы о себе. Почему? Скромность?! Как здоровье Ваше?
Как волнует меня мысль о «Путях Небесных». Вы готовитесь к ним. Помоги Вам Бог! В них столько важного для нас всех. Они должны
явиться!Дивно все так там. Как бы я хотела говорить о них с Вами. Как трудно писать.
Я напишу (и собственно уже писала, но рвала) все о себе, все, что не жалко отдать в руки почты. Для Вас, только для Вас я м. б. попробую «писать». Но это не знаю.
Эти дни я очень тоскую, не сплю, и просыпаюсь от короткого забытья порой в слезах. Все это из-за бабушкиной болезни. Я очень за нее страдаю. А дальше? — Дождь, в доме все еще хаос, и даже вчера еще прорубили крышу на чердак для комнатки. Надолго возня, т. к. трудно получить материалы. Мне тоскливо… А 26-го июля я получила Ваши цветы, и страшно рвалось к Вам сердце, и было от расстояния очень грустно. — А Вы услышали и это?! Ну, пока кончаю.
Пишите!
Портрет Ваш жду… Пришлите, милый. Из сердца Вам привет шлю горячий и нежный. Ваша О. Б. C.
[На полях: ] Ваша «игра воображенья» — чудесна, но я опять должна сказать, что я то не стою. Пишите, пожалуйста, почаще!
Цветочек хотела послать Вам, нежный розовый, но должна была скорее на автобус торопиться, письмо взяла с собой, чтобы из города скорей ушло. Цветочек в сердце. Пересылаю мыслью! Приписку делаю на почте в Утрехте.
27. VIII.41
Милая-чудесная, видите, я не мог обмануться в назначенном Вам пути — в искусстве. Никаких колебаний — ищите в — сердце, оно скажет, что надо. Молодость проходит? Смеюсь. 30-ти лет я едва начинал. 32-х (в 1910 г., год смерти Л. Толстого) дал «Человека из ресторана», — он и теперь _с_в_е_ж_и_й. 40-ка лет (1918) — «Неупиваемую чашу» — 58-ми лет — «Пути Небесные» — они будут живы и к 2036 году.
Извольте работать. Только перестаньте худеть-бледнеть. Хорошеть можете, продолжайте. После лечения «cellucrine'oм» — расцветете розой. Кстати, что за цветок получили? Я просил послать Вам розы, а милые люди (знакомые знакомых) сделали лучше, кажется. В 11 ч. ночи я смотрел на Вас — и чувствую, как люблю Вас! Но это такая сладкая опаляющая мука, что… не лучше ли будет — для Вашего спокойствия, — перестать мне писать Вам? К чему это поведет?! Видеться мы не можем, а если бы и сталось это — новая рана сердца — безысходность. Было бы преступно нарушить Ваш — пусть относительный даже — покой. Я чувствую, как Вы свыкаетесь со мной, воображение Ваше может разгореться и — многому повредить. Цельно сердцем принять меня Вы не сможете, слишком большая разница между нами, в годах, (я — дело другое!)… и потому..? Остается: брожение чувств, — если есть намек этого, — надо перевести в полезную работу — в творчество. Мне — только полезно «брожение» (если забыть боль), для «Путей Небесных» (боюсь, не слишком ли будет «страстного»). Не виновен я, что страсти еще кипят, до… безумия.
Итак — пробуйте же писать, без страха, — и _ч_т_о_ хотите: _н_а_й_д_е_т_е! На мой омоложенный портрет одна восторженная дама воскликнула: идеально похожи! Но я не хочу посылать — и — хочу. Хочу видеть Ваши глаза! Целую Вашу руку, несбыточная, желанная. Простите. Ваш Ив. Шмелев
[На полях: ] Тоска-то моя!.. 26-го!!!
Итальянское издание «Чаши» все разошлось (30 тыс.!) у Bietti119
(дешевое издание) 3,5 лиры. Будет новое, м. б. с художественными заставками.Болел: обычные приступы дуодени, кончилось, кажется.
4. VIII.41[88]