Роман века: [роман : пер. с пол.]

Он смотрел на меня с живым интересом, и, кажется, весь этот разговор его забавлял. У меня же не было ни малейшего желания информировать его, что от придуманного мною идеала его отличает лишь одна черта — он не добивается активно моей благосклонности.

— Единственный выход из положения я вижу в том, — заявила я, не отвечая на вопрос, — что вы должны оказаться бандитом и в один холодный хмурый вечер всадить мне нож в сердце под кустом на безлюдном сквере. Тогда все встанет на свои места, жизнь пойдет по раз заведенному порядку, а действительность не станет преподносить сюрпризов с идеальными фантомами.

— Мне очень жаль, сударыня, но я вынужден обмануть ваши ожидания. Я не преступник, нe бандит, и меня совсем не привлекает мысль всадить вам нож в сердце. А без этого можно как-нибудь обойтись?

— Не знаю. Может, удастся что-нибудь придумать...

Собственно, и придумывать было нечего, и без того все ясно. Мною он занялся в силу служебной необходимости, и какая разница, кто его нанял — Стефан Паляновский или полковник. И тот, и другой были бы наверняка недовольны тем, что я вышла из образа Басеньки, который теперь давил меня, словно мельничный жернов на шее. Если бы я, дура беспросветная, не вляпалась в эту романтично-контрабандную аферу, могла бы вот сейчас свободно, в собственном облике вести совершенно личную, никого не касающуюся беседу с плодом моего воображения, стараясь раскрыть тайные глубины его экзистенции. И не боялась бы, что тем самым нанесу вред общему делу или важному государственному учреждению. Тогда вред я могла бы нанести лишь себе самой. Да и выглядела бы сама собой...

Он смотрел на меня так, будто я и в самом деле выглядела сама собой, и разговаривал со мной весело и непринужденно. Без всяких моих дальнейших расспросов он по собственной инициативе проинформировал:

— А еще я умею доить коз. И если вас интересует полный перечень моих способностей...

— А коров? — перебила я. Интересно, при чем тут коровы?

— Коров намного легче.

— Да умей вы доить даже гиппопотамов, все равно непонятно, с какой целью вы гуляете по этому паршивому скверику. Никакого рогатого скота тут нет...

— Гиппопотамы — не рогатый скот.

— Господи Боже мой! Ну пускай носороги, какая разница? Их здесь тоже нет. А мне уже давно хочется знать, что вы здесь делаете. Живете неподалеку?

— В общем, да, тут недалеко.

— И давно?

— Минутку, дайте подумать... Лет тринадцать-пятнадцать.

Мысль о том, что я сама живу недалеко отсюда уже пятнадцать лет и как-то умудрилась ни разу его не встретить, чуть не увела меня в сторону от темы беседы, и мне стоило немалого труда вернуться к нити разговора. Я решила рискнуть:

— И постоянно бываете здесь? Вот интересно, а раньше вы меня тут не встречали? Скажем, месяца два назад или, допустим, в прошлом году? Ни в коем случае не намекаю на то, что не заметить меня невозможно, но все-таки...

Он так долго молчал, что мне стало нехорошо. Не стоило так рисковать! Наконец он заговорил:

— Гулять по скверу я стал только с недавних пор. Мне хорошо думается во время ходьбы, а этот сквер как раз по дороге... А вас я видел, несколько раз...

Он опять помолчал, а мне стало совсем плохо. Вот сейчас скажет, что это была вовсе не я...

— У меня создалось странное впечатление, — произнес он с расстановкой, — что в вас будто что-то изменилось. Будто два месяца назад вы выглядели по-другому, хотя мне и трудно сказать, в чем именно заключается различие. Честно говоря, мне все время хотелось спросить вас об этом, но я боялся показаться бестактным.

Это прозвучало искренне. Искренне, логично и так понятно, что я чуть было не попалась, в последнюю долю секунды сдержав готовое сорваться с губ объяснение. А солгать я тоже не смогу, никакая сила меня не заставит. Забыв о том, что не он, а я первая подняла вопрос о том, кто есть кто, я недовольно заметила:

— Поразительная наблюдательность! Думаю, различие в том, что тогда я была немного глупее, в последнее же время живость мысли и сообразительность у меня значительно возросли. Как видно, это и на внешнем виде отражается.

— Именно так я и думал, да не осмелился сказать. А упомянутая вами повышенная живость мысли проявляется всегда и везде или же ограничивается пределами этого скверика?

— Никогда в жизни не приходилось мне вести столь неудобный разговор, — вырвалось у меня.

— Вы сами его начали.

— Ну и что же, что сама? Надо же было узнать хоть что-то о вас! А вы! А вы!... Как угорь из рук выскользнули и давай допытываться обо мне!

Он не обиделся, а, напротив, неожиданно развеселился.

— А не кажется ли вам, сударыня, что вам вовсе не обо мне хотелось узнать, а о том, что мне известно о вас? Ну так вот — ничего не известно, и очень бы хотелось кое-что узнать.

— Вот теперь вы мне арапа заправляете... то есть неправду говорите. И как это увязать с вашим позавчерашним заявлением о том, что вы не выносите лжи...

— А вы? — только и произнес он, но этот коротенький вопрос сбил весь мой боевой пыл.