Роман-воспоминание

После смерти Сталина Поликарпова, опять же «как пострадавшего за правду», возвратили на ответственную партийную работу, а оттуда, по требованию Шолохова, назначили на прежнюю руководящую должность в Союз писателей.

Лет через пять отправился я к нему с какой-то просьбой. В приемной сидело несколько человек, ждали Поликарпова. Наконец он появился, проходя к себе, бросил хмурый взгляд на ожидавших, видно, осточертели все эти посетители-просители, увидел вдруг меня, узнал, заулыбался, остановился:

– Ко мне?

– К вам.

– Заходи.

– Я в очереди.

Приветливое выражение мгновенно сошло с его лица, отвернулся, прошел к себе.

Поликарпов разговаривал со мной сухо, казенно, неприязненно, в просьбе моей отказал, был оскорблен тем, что я пренебрег его вниманием, не захотел воспользоваться привилегией, которую он мне предоставил, – пройти к нему, минуя других посетителей. Значит, не их человек, чужой.

Еще ближе я узнал нравы Союза, когда три года возглавлял приемную комиссию Московской писательской организации. Было это в конце шестидесятых, вспоминаю то время с удовольствием: приняли тогда в Союз (с боями!) много талантливых людей. Вот несколько пришедших мне на память имен – это к сведению современных пустозвонов, которые утверждают, что «советской литературы» как таковой вообще не существовало: В. Шукшин, В. Маканин, И. Грекова, М. Рощин, Гр. Горин, Вл. Корнилов, Э. Радзинский, А. Гребнев, Г. Шпаликов, Л. Разгон, Л. Аннинский, Ю. Буртин, Ст. Лесневский, П. Палиевский, В. Кожинов, Е. Солонович, В. Орлов. А ведь я назвал малую долю тех, кого приняли за три года… Кстати сказать, за время моей работы в комиссии мы отказали в приеме 130 литераторам. Через некоторое время я почти всех их нашел в списке членов Союза.

Как председатель приемной комиссии, я входил в состав секретариата Московской писательской организации. В марте 71-го года меня в секретариат не ввели и от руководства комиссией отстранили – я отказался одобрить исключение Солженицына из Союза писателей. Замечу кстати, что я ни разу – ни устно, ни письменно – в подобного рода акциях не участвовал, ни под одним «осуждающим» или «одобряющим» письмом моей подписи нет. Последний случай с «Метрополем» в 1979 году. Позвонили из Союза, попросили «просто прочитать». Я ответил:

– Среди авторов «Метрополя» много моих друзей, и если я захочу его «просто прочитать», то возьму у них, а не у вас. Вам требуется осуждение альманаха, от меня вы этого не дождетесь.

Впоследствии я просмотрел «Метрополь». Да, там есть слабые вещи, есть и обычная, например для Виктора Ерофеева, пошлятина, но там выступили такие писатели, как Аксенов, Ахмадулина, Битов, Вознесенский, Липкин, Лиснянская. И дело не в том, кто и что там опубликовал, а в том, что «Метрополь» был первым отчаянным прорывом в бесцензурную печать, мужественной попыткой сбросить с литературы оковы государственно-партийного контроля, разорвать щупальца чудовищного, но уже начавшего издыхать спрута, утверждением права писать свободно. Недаром так перепугалось начальство, не случайно устроило вселенскую проработку, привлекло к этому десятки литераторов. Пусть публично осудят отщепенцев! И многие осудили. Думаю, руководство Союза не рассчитывало, что я буду в их числе, достаточно хорошо меня знало. И я их хорошо знал, видел их игры со мной, держат «на карандаше». Верченко, секретарь Союза, сказал: «Что-то много к тебе иностранцев ездит на дачу». Я ответил: «"Тяжелый песок" издают во всем мире, вот иностранцы и ездят». Как-то позвонил мне из американского посольства советник по культуре, пригласил на спектакль приехавшего в Москву театра двух актеров. Тем же вечером звонит мой однополчанин по 4-му гвардейскому стрелковому корпусу Костя Данилин: «Толя, что у тебя за связи с американским посольством?» В армии Костя был особистом, после войны служил в той же системе, однако не побоялся, предупредил. Хороший парень, я вывел его в «Тяжелом песке» под фамилией Данилов.

В опубликованных ныне архивах КГБ обнаружился доклад в ЦК партии о том, что рукопись романа «Дети Арбата» «представляет большой интерес для центров идеологической диверсии». Естественно, это отражалось на отношении ко мне в Союзе писателей, ущемляли даже по мелочам.

25 января 1983 года в Доме литераторов устроили вечер памяти писателя Александра Бека. Приурочили к его восьмидесятилетию. Казалось бы, такой вечер должен был вести я – председатель комиссии по литературному наследию Бека. Не допустили. Поручили вести другому.

Я принял это спокойно. Но лишить себя трибуны не позволил – Бек был моим другом. Пришел и выступил. Я сказал: