Роман-воспоминание

Приехал к нам на дачу знаменитый английский писатель Грэм Грин, автор «Тихого американца», «Нашего человека в Гаване» и других известных романов, с ним жена Ивонна, живут в гражданском браке, оба не могут расторгнуть предыдущий – католики. Ему 83, ей под семьдесят, обитают во Франции, много путешествуют по миру. Несмотря на возраст, Грин на меня произвел впечатление человека подвижного, легкого на подъем, с мгновенной реакцией – глаза настороженные, взгляд с легким прищуром, испытующий. После его смерти мне стали попадаться статьи, в которых утверждалось, что в свое время Грэм Грин был агентом английской разведки. Возможно. В Англии на репутацию это пятна не кладет: выполнение патриотического долга. Пример – отношение к Сомерсету Моэму.

Грэм Грин сказал, что во Франции много говорят о «Детях Арбата» и ему очень приятно познакомиться со мной.

– Прекрасно, – отвечаю, – и я очень рад с вами познакомиться, но сначала покажу вам одну вещь, подождите минуту.

Пошел в кабинет и вынес оттуда изданный в 1966 году в ФРГ свой роман «Лето в Сосняках» с рекламной надписью: «Русский Грэм Грин». Он удивился, заулыбался и, не скрывая удовольствия, протянул книгу Ивонне.

– Какой неожиданный сюрприз, большая честь для меня.

Я возразил:

– Наоборот, это для меня большая честь; прочитав эту надпись двадцать лет назад, я подумал, что из меня действительно может получиться писатель.

Такими любезностями мы с ним обменялись.

Живо всем интересовался.

– Неужели ваш роман пролежал в столе двадцать лет?! Вы, русские, терпеливый народ.

– В таких условиях мы живем.

– Люди на Западе реагируют на все быстрее.

– Вы живете в других условиях. Впрочем, вы, как в свое время Анатоль Франс, или Ромен Роллан, или, скажем, Бернард Шоу, симпатизируете Советскому Союзу.

– Да, я сторонник социалистической идеи.

– Однако после дела Синявского – Даниэля, после нашего вторжения в Чехословакию порвали с Советским Союзом.

– Конечно, такое нельзя было простить.

– И все же простили, возобновили отношения. И вас приняли с распростертыми объятиями.

– Да, но потом отношения опять испортились. Я потребовал перевести мои гонорары жене Щаранского – Авиталь, я с ней встретился в Израиле. Ваши власти отказались. Это беззаконие!

– Ну вот, а теперь снова помирились.

– Щаранский освобожден, атмосфера у вас меняется…

– Да, да, конечно… Но я говорю о том, с чего вы начали, господин Грин, о терпении. Вы можете ссориться с нашим правительством, потом мириться, опять ссориться, опять мириться. Мы, русские писатели, этого лишены. Ссора с властями для нас – это полное прекращение публикаций, в лучшем случае, в худшем – преследования, а при Сталине и вовсе – расстрел. Вы не должны ничего терпеть. А мы были вынуждены терпеть. Вот я и терпел.

– В чем же выход? – спросил он.

Я засмеялся:

– Сделаем так: вы нам отдадите свою свободу, а мы вам свой социализм. Поменяемся. Хотите?

Он натянуто улыбнулся.

– Это шутка, – сказал я. – Как и вы, я тоже сторонник социалистической идеи. Но я за соединение социализма со свободой, я за демократический социализм. Возможен такой гибрид, как вы думаете?

– Это было бы великолепно! Мне кажется, к этому у вас все и идет.

– Будем надеяться.

– Публикация вашего романа вселяет большие надежды. Сейчас по приглашению господина Лигачева мы с Ивонной летим в Сибирь, посмотрим, как перестройка выглядит не в Москве, а в стране.

– Ну, что ж, возможно, вы не будете разочарованы.

В июле 1989 года посольство Франции в Москве устроило прием в честь 200-летия Французской революции. Народу полно, много знакомых лиц, однако самой заметной фигурой был там Ельцин, очень тогда популярный, почти единогласно (90 %) выбранный от Москвы в Верховный Совет. Имел он репутацию человека гонимого, борца против номенклатурных привилегий, жил в обычной квартире на Лесной улице, лечился, как рядовой гражданин, в районной поликлинике, ездил на трамвае – одним словом, выступал поборником всеобщего равенства и защитником народных интересов.