Роман-воспоминание

Рядом с шофером сидела Антонина Коптяева, моложавая, с несколько необычным бурятским лицом. Мы с Панферовым уселись сзади. Он был чем-то недоволен, что-то ей выговаривал, она не отвечала, ни разу не оглянулась.

– Видал? Как об стенку горох. Муж рюмку выпил. А какой мужчина не пьет, это глиста, а не мужчина. По-умному, видишь ли, разговаривает, интеллигент! Нет, ты напиши! Не какой-то там фельетон-клеветон, ты роман напиши! Рассуждать легко, это они умеют, критиканы! За это и нравятся нашим барынькам.

Коптяева по-прежнему сидела молча. В чем упрекал ее Панферов, каких интеллигентов-критиканов имел в виду, я не понял.

Большая дача, на фронтоне вырезанные из дерева аршинные буквы: «АНТОША» – в честь Антонины Коптяевой. Стены внутри увешаны картинами – в основном «передвижники», старинная мебель – богатый дом.

На столе бутылка водки, на закуску горячие беляши. Панферов ел с аппетитом, я мало – наелся сосисок в редакции. Как и в машине, Панферов продолжал ругать критиков, рассказывал: пишет о них пьесу, герой – критик Ермилов.

– Я его приложу, перевертыша… И нашим и вашим… Имя и фамилию ему придумал – Ермил Шилов. А? Все догадаются. И не придерешься, на личности не перехожу. Ермил Шилов – ищите, кто такой! В художественном произведении, Анатолий, имя герою надо выбирать звонкое, чтобы запоминался. Вот у Пушкина – Онегин, откуда такая фамилия? Река Онега. Ленский – река Лена. Чувствуешь?!

Постелили мне в небольшой комнате для гостей. Намаялся я за этот день, заснул мгновенно.

Разбудил меня Панферов часов в семь.

– Вставай, умывайся.

Позавтракали. Подавала прислуга. Коптяева к завтраку не вышла. У крыльца уже стояла машина. Сели. Проехали метров пятьсот. Стоп! Выходи!

Возле большого пустыря нас ожидал человек на длинных журавлиных ногах, в выцветшей, с орденскими планками гимнастерке. Панферов нас познакомил:

– Председатель поселкового совета, большая сила. Анатолий Рыбаков – знаменитый писатель. – Обвел рукой пустырь. – Видишь, Анатолий, этот участок будет твой. Съездишь в Калужскую область, дома там дешевые, срубы хорошие, калужские – они испокон веку плотники, купишь пятистенок, привезешь, поставишь тут дом, дачу заимеешь, будем соседями.

– Федор Иванович! Мне нужно заканчивать роман. Когда строиться?

– Роман – романом, дом – домом. Бери, не зевай, потом поздно будет.

– Пока не кончу роман, ни о какой даче не может быть и речи.

– Ах, так, Господа Бога, Христа… – он длинно и витиевато выругался. – Тут министры не могут участок получить, министры! Из писателей я здесь один, вот еще Михалков втерся, этот куда хочешь просунется. А ты кто? Ноль без палочки. Я из тебя человека делаю, а ты брыкаешься.

Только что представил меня знаменитым писателем, а теперь ноль без палочки. Забавный человек и ведь добра мне хочет, покровительствует. Но для меня сейчас главное и единственное – роман.

– Пока не кончу роман, ничем другим заниматься не буду.

– Ну и хрен с тобой!

Сел в машину и уехал. И председатель поселкового совета ушел. А я остался. Стою один на дороге, автобусы сюда не ходят, железной дороги нет. Как добраться до Москвы? Добрался, конечно.

В сентябре я сдал вторую часть рукописи, в декабре – третью. Роман начали печатать в январе, открыли им год. Об инциденте на Николиной горе Панферов не вспоминал. Отстоял мне в Союзе писателей квартиру, потом и дачу в Переделкине, рекомендовал в члены редколлегии «Октября», выдвинул роман на Сталинскую премию и в драматической истории ее получения вел себя достойно. После публикации «Водителей» я в журнал не ходил, вокруг него вертелись не те люди: Бубеннов, Первенцев, Бабаевский.

Как-то встретил меня Панферов в Союзе писателей:

– Почему в журнал не заходишь?

– Работы много.

– Какой занятой! Слыхал, роман пишешь… Много написал?

– Только первую часть.

– Принеси. Договор подпишем, аванс дадим. Ты теперь богатый, и все равно с авансом надежнее.

Я передал Румянцевой первую часть романа. Вскоре меня вызвали к Панферову. Не хотел идти, предчувствовал недоброе. Панферов опубликовал тогда первую книгу своего романа «Волга матушка-река». Вещь графоманская. Я опасался, что он заведет о ней речь. Но Румянцева настаивала, пришлось идти.

Панферов опасливо покосился на дверь, вытащил из ящика бутылку водки:

– Выпьешь? Только один. Мне врачи запретили. Антонина лютует, развела тут вокруг меня разведку.

– Тогда и мне не надо.

Он спрятал бутылку в стол, вынул мою рукопись.

– Прочитали мы… Получится роман, поздравляю, как допишешь, будем печатать. И название хорошее: «Одинокая женщина». Молодец! Сразу берешь быка за рога. А пока договор подпишем. Сколько у тебя будет листов?

– Листов двадцать пять.

Он вызвал Голицыну, приказал приготовить договор со мной на роман «Одинокая женщина», объем 30 листов, гонорар – 4000 рублей за лист. Быстренько!

– Есть! – Голицына скрылась за дверью.

Панферов смотрел на меня благодушно, улыбаясь, подписал договор на незаконченный роман, дал высшую «лауреатскую» ставку – 4000 рублей и не за 25 листов, как я сам назвал, а за 30 – аванс будет больше.

– Читал мой роман?

– Читал.

– И как?