Роман-воспоминание

— Понимаете, в чем дело, я не смогу принимать участие в работе редколлегии.

Он был ошеломлен, просто онемел. Придя в себя, проговорил:

— Вы отказываетесь?! Такая честь для молодого писателя — стать членом редколлегии старейшего российского журнала.

— Я инвалид Отечественной войны. И я тяжело болен — у меня грудная жаба, бронхиальная астма, сердечно-сосудистая недостаточность (ничего больше из этого разряда болезней я не сумел припомнить). Врачи категорически запретили мне любые нервные нагрузки.

— Почему вы не отказались в Союзе?

— Меня никто не спрашивал. Я в это время был в отъезде.

— Как же теперь быть? — растерянно проговорил Маслин. — Решение уже подготовлено, прошло все инстанции, завизировано во всех отделах…

— Не знаю. Но войти в состав редколлегии я не могу.

— Понятно, — протянул он, — понятно… — Растерянность постепенно сходила с его лица, черты становились жесткими, глаза холодными. — Понятно, — и голос тоже обрел уверенность, набрал злобные, угрожающие нотки, — значит, Союз писателей внес в ЦК неподготовленный вопрос. Заставил аппарат ЦК работать вхолостую. Придется разбираться, придется спросить с кого следует.

Недели через три группу детских писателей пригласили к Фадееву. Позвали и меня, хотя после «Водителей» я считался писателем для взрослых. Шел разговор о работе бюро детской секции, вопрос этот меня не интересовал, интересовал сам Фадеев, руководитель Союза писателей, любимец Сталина. Красивый, стройный, и седина красивая, но лицо цвета разбитого кирпича, пил он по-черному, все это знали, на время запоя исчезал, неделями его не могли найти. Потом запой проходил, он являлся и продолжал, как ни в чем не бывало, руководить Союзом.

Злые языки рассказывали, будто во время одного из таких запоев его вызывал Сталин. Не могли найти. Выйдя из запоя, Фадеев является к нему.

Сталин спрашивает:

— И сколько времени у вас это обычно продолжается?

— К сожалению, три недели, товарищ Сталин. Болезнь такая.

— А нельзя немножко сократить, укладываться в две недели? Подумайте.

За достоверность этого разговора не ручаюсь. Перед тем как встретиться с детскими писателями, Фадеев специально прочитал три детских книжки, о них и говорил:

— Эти книги не дают повода для дискуссии. Разговаривать можно о книге или статье, не соответствующей задачам, которые стоят перед детской литературой. На таком отрицательном примере можно заявить свою положительную позицию. Такие книги и статьи надо искать и представлять на суд общественности. Тогда-то и начинается настоящая литературная жизнь. А у вас все благостно, тихо, спокойно. С Михалкова какой спрос — он человек легкий, а вот товарищи Барто, Кассиль, Маршак — серьезные люди, однако боятся кого-то обидеть. А мы воспитываем молодежь, делаем большое партийное дело. Какие тут обиды?!

В такой деликатной форме поучал, как искать «идейного противника».

Разговор закончился, все разошлись, меня Фадеев попросил остаться.

— Анатолий Наумович, мне докладывали, что в ЦК партии вы отказались войти в состав редколлегии «Октября».

— Да, отказался.

— Вам следовало это сделать здесь, в Союзе.

— Меня никто не спрашивал. Я об этом ничего не знал.

— Это недоработка нашего аппарата. Но обнаружена эта недоработка из-за вашего отказа. Вы нас поставили в нелепое положение.

— Если бы я согласился, то поставил бы вас в более нелепое положение.

Он удивленно уставился на меня.

— Я — инвалид Отечественной войны, и у меня больное сердце. Врачи запретили мне любые нервные нагрузки, я бы не явился ни на одно заседание редколлегии, и в скором времени меня бы пришлось из нее вывести. Вам бы сказали: «Что же вы рекомендуете людей, не способных работать?»

Он смотрел на меня, не понимая, серьезно я говорю или издеваюсь над ним.

— Неубедительно. Среди нас нет абсолютно здоровых людей. Товарищи оказали вам высокое доверие, а вы их подвели.

— Я прошел войну, Александр Александрович, и никогда не подводил своих товарищей. В данном случае я тоже никого не подвел.

Встал, попрощался, вышел из кабинета, чувствуя на себе его взгляд.

18

Понимал ли я, что мы своими книгами, пьесами, картинами помогаем власти? Понимал. Но утешал себя мыслью, что служу не только власти, но и народу, стране, за которую воевал, ее культуре, служу, но не прислуживаю, не участвую ни в каких верноподданнических акциях, утешал себя мыслью, что «Водители» — честная книга, а «Кортик» — повесть о революции — служит не Сталину, а идее, которую он сокрушил. В стране развивается антисемитская кампания, прикрытая словами «борьба с космополитизмом». Но я не единственный еврей в литературе, искусстве, науке. Все живут, работают, и я должен работать. Надежда на то, что после войны все изменится, не оправдалась. И все же вера в будущее не должна покидать нас. Мне 39 лет. Достаточно я нахлебался всего, могу пожить как человек. Если дадут, конечно.