Романовы. Ошибки великой династии

Правда, он же, будучи Петроградом, оказался прочно связан ещё с одной тенденцией, о которой подошло время вспомнить в связи уже с заглавием книги – «На дне династии». Усталость (части) народа от жертв, может, даже от Цивилизации (Петербургской) вообще, принесла этому городу тяжёлое звание «колыбели революции».

Усталость и безверие самой верхушки элиты и одновременно самого народного низа сошлись по времени и месту именно в Петрограде 1917 года.

И тут же ещё одна отсылка к моему любезному Мельхиоровому веку . Проверьте: вся возня с пророчеством «Петербургу быть пусту!» , его комментарии, смакования – 95 % ссылок – Мережковский, Волошин, Устрялов (который Н. В.), Ахматова, Булгаков – это всё она, та «самая утончённая (по Бердяеву) , в истории России культура».

И царицей Авдотьей заклятый,

Достоевский и бесноватый,

Город в свой уходил туман…

Ахматова. «Поэма без героя»

Так с неизбежностью вернулась одна из предыдущих тем: Мельхиоровый (он же Серебряный) век, в живом его сопоставлении с Золотым:

Люблю воинственную живость

Потешных Марсовых полей,

Пехотных ратей и коней

Однообразную красивость,

В их стройно зыблемом строю

Лоскутья сих знамён победных,

Сиянье шапок этих медных,

Насквозь простреленных в бою.

Люблю, военная столица,

Твоей твердыни дым и гром,

Когда полнощная царица

Дарует сына в царской дом,

Или победу над врагом

Россия снова торжествует…

Пушкин. «Медный всадник»

Оценка Петровских реформ на саммите императоров, «Эрфурт-1808»

Хотя я и подкрепил свою точку зрения объективными цифрами, частными свидетельствами русского «Военного вестника» и такого специалиста, как военный историк, генерал-майор Генерального штаба Андрей Петров, а всё же в нашем заочном споре с Солоневичем, Буровским и иже с ними чувствуется один важный изъян, общий для всех нас, вольных писателей XX–XXI веков. Временн а я удалённость, вольность, несвязанность нашего выбора «своего монарха», «своего исторического периода» делает этот выбор… – Более объективным? – Хорошо, если бы так! Но уж точно – более легковесным, похожим на… популярное разделение на поклонников Лемешева и Козловского, или фанатов «Спартака» и «Динамо»…

Противопоставить такому вольному выбору хорошо бы оценку человека более близкого той эпохе, вовлечённого в исторический процесс. Из своих «исторических запасников» могу предложить довольно знаковую фигуру, высказавшуюся по данному вопросу в обстоятельствах уж точно уникальных, неповторимых в мировой истории.

Глава Священного синода, министр, друг юности царя Александра – князь Александр Николаевич Голицын, чьи записки мне довелось внимательно перечитать во время работы над упоминавшейся книгой «Голицыны и вся Россия» (2008) . Именно князя Голицына император Александр взял с собой на знаменитую Эрфуртскую встречу в сентябре – октябре 1808 года.

Кроме многого прочего это был один из самых рискованных моментов в жизни и царствовании Александра. Наполеон к этому времени занял положение, не имевшее прецедентов в истории – фактического хозяина Европы. И в России тогда всерьёз прикидывали вероятность того, что царь будет в Эрфурте просто схвачен и арестован, ведь недавнее свидание Наполеона с испанскими Бурбонами закончилось именно так. Государя умоляли не ехать, но интересы России, суровая вынужденность Тильзитского мира и вытекавших из него обязательств всё же требовали этого визита. Огромная разница и дополнительная опасность в том и состояли, что предыдущая, тильзитская встреча проходила всё же на нейтральной территории, на том знаменитом плоту посередине реки Неман, разделявшей их армии.

А Эрфурт… Эрфурт даже в раболепствующей пред Наполеоном Германии занимал исключительное положение. Этот город, «обустраивая» захваченную Европу, Наполеон официально выделил как особое место – место сборов покорных монархов и их войск (именно оттуда в 1812 году они, германские войска и монархи, послушно двинулись на Россию).

Те российские и общеевропейские подозрения, например, суммирует в своих известных воспоминаниях и Арман де Коленкур (долгое время посол Франции в России, сопровождал до Парижа Наполеона, бросившего армию в 1812 году). Касаясь периода того испанского ареста и подготовки «Эрфуртского саммита», он пишет:

«Я сказал императору (Наполеону), что впечатление, произведённое в Европе похищением Фердинанда (испанского Бурбона), может вызвать опасения, как бы император не разыграл плохой фокус с теми государями, которые приедут в Эрфурт.