Романовы. Ошибки великой династии

Заметно, что у государств, не имевших такой неуязвимости (и, соответственно, «чувства собственной неуязвимости»), на любых исторических поворотах, в государственной политике решающим фактором общественного мнения выступают охранительные тенденции. Инстинкт самосохранения уравновешивал революционные порывы. Например, Франция в 1871 году перед лицом прусского вторжения смогла перебороть даже самое сильное, острое революционное заболевание, посмотрев на свой Париж с Парижской коммуной просто как на чумной город. И поступила с ним точно так же, введя карантин. Германия в революцию 1848 года рождает Бисмарка и, главное, устойчивое общественное мнение, несколько десятилетий работавшее на Линию Бисмарка. Даже Ницше, независимый ум, не чета апостолу курсисток, при всех его насмешках над личностью железного канцлера бросает свою Швейцарию, прекрасную должность в университете и записывается добровольцем в прусскую армию.

Британия на полтора века вперёд рассчитала условия своей неуязвимости: а) флот, б) отсутствие гегемона в Европе. Далее – два слова поперёк псевдопатриотам, стоящим на том, что в России всё – самое огромное, в том числе и народные страдания. Так вот, положение насильно мобилизованных матросов британского флота было значительно хуже, чем положение русских крепостных, даже если принять один-в-один версию Радищева. И потому восстание на британском флоте в эпоху Наполеоновских войн победило. Но выборные вожди британского восстания повели себя совсем не так, как анархическая матросня Кронштадта, перестрелявшая своих офицеров. Ввиду реальной тогда наполеоновской угрозы они разработали и подписали с британским лордом адмиралтейства сложнейший, многопунктный договор, некое «расписание» дальнейшего прохождения своего «восстания», так что бы исключить какой-либо ущерб несению боевого дежурства.

Да в общем и Россия по 1812 год включительно не чувствовала себя абсолютно неуязвимой, и все свои внутриполитические конфликты здесь разрешались с учётом сохранения своего отечества. Но дальше роковым образом совместились два фактора: на троне – монархи-растратчики, забывавшие о национальных интересах России, в обществе – ощущение навсегда решённого вопроса безопасности страны.

Это ощущение, и без всякого Энгельса, воцарилось в стране. Простой здравый расчёт подсказывал, что б о льшую, чем в 1812 году коалицию против России всё равно не собрать, что Наполеон явил абсолютный максимум возможного – и с этим за полгода справились.

Итогом хронологического совпадения (первая половина XIX века) этих двух тенденций и стало формирование нашей интеллигенции: анти государственной, вне национальной, вне церковной (нюанс: «вне» – всё ж не «анти» , лишнего наговаривать не будем).

Казус Соловьёва в том и состоит, что он как бы залиговал базисные изъяны двух периодов: первой половины XIX века (условно говоря «монархи-растратчики») и рубежа XIX–XX веков («серебряный декаданс»).

В период «ДвуАлександрия» был ликвидирован системный изъян государства, восстановлена изначальная справедливость устройства, возобновлено действие «Общественного договора», выражаясь по Жан-Жак Руссо (а так тогда выражались почти все), и исчезло, после Крымской войны ложное ощущение навсегда решённого вопроса безопасности России. Но Соловьёв протянул тот значок «лиги», возобновил традицию вненационального мышления, из 1820-х – в 1880-е. Тогда думали о «Священном Союзе», теперь – о «Богочеловечестве». Соловьёвское «Богочеловечество», напомню, состояло в мировом теокритическом господстве папы римского и достигалось ценой сущего пустяка – жертвы России, как государства.

Выражаясь точнее, думали об этом тогда и теперь единицы, влиятельные единицы, устанавливая некий мыслительный вектор, исключающий мысль о безопасности, сохранении страны. И на всю интеллигентскую толщу влияло следствие именно этого. Вспомните, как рисуют стрелки указателей, стрелки компасов: стилизованная стрела с наконечником и хвостовым оперением. Сей «дуализм», двуконечность стрелы в части мыслительного вектора показывал: а) куда смотреть, б) от чего отвернуться.

И всю толщу нашей интеллигенции, образно выражаясь, не наконечник затронул, а, скорее, пощекотал перьевой хвостик стрелы. Это я всё пытаюсь подыскать уподобление нашему случаю. В направлении «куда смотреть» – особо ничего не высмотрели (и Священный союз не расцвёл, и соловьёвский папа римский над всем миром не воссиял), но «от чего отвернуться» – с этим-то и получилось, очень получилось.

Вот и причина соловьёвского барражирования над страницами первой четверти этой книги. Думаю, в калейдоскопе русской истории найден и выделен именно тот человек . Уделённое ему внимание – это внимание к микробу, выявленному как наиболее опасный. Лично Соловьёв важен, но как яркий представитель всего штамма. Предъявлено два уровня связей:

– на тактическом уровне, на уровне действия, поступка Соловьёв своей защитой террористов связал поколение Каракозова, Засулич, Желябова с поколением Савинкова, Каляева, Азефа, Камо, Свердлова;