Романовы. Пленники судьбы

«Вот опять мы расстались и снова приходиться мне писать! Очень грустно и пусто здесь без тебя, и Гатчина совсем не то, что было; все на месте, а все-таки все как во сне, да вдобавок и погода несносная: ясно, солнце, а холод страшный и всего 7 градусов в тени, а на солнце более 11 градусов не поднимается. Наше прощание и отъезд из Москвы до сих пор не забыл, так было грустно и тяжело разъезжаться в разные стороны и на такое огромное расстояние…

Твою телеграмму из Севастополя я получил в 3 часа; воображаю, какая радость была встретиться, наконец, с Жоржи и как он был счастлив увидеть, наконец, тебя и Ксению. Так тяжело и грустно не быть с вами в эту счастливую минуту, с нетерпением жду минуты свидания с милым Жоржи, а теперь, пока вы счастливы и рады, я грущу и тоскую здесь один! Какое счастье, что Миша и Ольга со мною, а то было бы невыносимо» (24 мая 1891 года).

Через два дня отправил новое письмо, наполненное все теми же меланхолическими чувствами:

«Жду с нетерпением твоего первого письма, но не знаю, когда получу его. Скучно и пусто без тебя здесь и весь день как-то иначе, все не то – отвратительно оставаться одному и опять быть в разлуке с тобой, милая душка Минни. Комнаты Ксении тоже наводят на меня тоску, каждый день проходу по ним к Мише и Ольге и так все пусто и безмолвно. Несмотря на то что у меня теперь больше свободного времени, я не могу покончить с массой бумаг и чтения и ложусь спать почти всегда в 1/2 4, а часто с чудным восходом солнца прямо в мои комнаты».

Апрель и май каждого года навевали на Александра грустные мысли. Всегда. Столько всего высвечивалось в памяти навеки незабываемого: смерть Никса в Ницце 12 апреля, смерть и похороны Мама́, рождение и смерть их второго сыночка Александра (20 мая и 20 апреля)… Они непременно с Минни молились за упокой душ усопших, но ноша воспоминаний Царю всегда была тяжелее, когда не было рядом Минни.

«Сегодня с утра получил я твою телеграмму, и мы совершенно сошлись в мыслях: я именно еще утром думал о грустном сегодняшнем дне, который только раз был радостный и счастливый и ты именно то же самое мне пишешь. Да, эта рана, которая во всю нашу жизнь не вылечивается и с каждым годом более и более раскрывается и ноет! Да, когда подумаешь, что нашему ангелу Александру было бы теперь уже 22 года, когда подумаешь, что все три старших мальчика были бы вместе, почти одних лет, и никогда его больше не видеть с нами в сей жизни, просто душа разрывается от отчаяния и грусти! Но и за то как не благодарить Господа, что Он его младенцем взял к себе обратно, т. е. прямо в рай, где, конечно, он молится за нас и вместе с тем нашим ангелом-хранителем. Все же грустно и тяжело! Да будет воля Твоя, Господи!»

Младшие дети служили отрадой. Без них вообще не знал, как бы смог прожить хотя бы месяц без Минни. Они целый день были поблизости, нередко вторгались в самый неподходящий момент. То после доклада министра, когда Монарху надо было поставить резолюцию, что на столе у Императора, где всегда царил образцовый порядок, не осталось ни одного карандаша («Опять Мишка утащил!»). Потом выяснялось, что, несмотря на «пропасть прислуги», в Гатчинском Дворце тот умудрился исчеркать карандашами двери одной из гостиных.

То в тот момент, когда правитель обсуждал с сановниками важные государственные дела, дверь кабинета неожиданно отворялась и перед опешившими подданными Государя проносился с криками младший сын с обнаженной детской саблей и скрывался за другой дверью, прежде чем отец мог издать хоть один звук.

Много и другого подобного случалось. Михаил был вообще «озорник, каких поискать». Отец «делал выговоры», но к своему «Мишкину» относился с нескрываемой любовью, которая лишь возрастала.

Ольга же вообще, казалось, так никогда не будет взрослой. Она отличалась такой резвостью, что даже Мишкина превосходила. Они ее с Минни иначе, как «беби», и не называли. В 1891 году, девятый день рождения Ольги, прошел без Марии Федоровны. Александр подробно описал свои чувства в этот «памятный день»:

«Сегодня после чаю дал Ольге подарки, мы были только втроем с Мишей, происходило у меня в кабинете. Беби до того была рада и счастлива, что кидалась на меня благодарить несколько раз, а потом от радости валялась на диване и на полу. Грустно и странно мне было быть одному в эту минуту. Какой счастливый и радостный был этот день в 1882 году, и именно всегда я так желал, чтобы кто-нибудь из детей родился в Коттедже (дворец в Петергофе. – А.Б.). Этот день я люблю бывать здесь.

Теперь пора кончать, уже 21/2 часов утра, и порядочно устал. Прости за каракули, но перо отвратительно, пробовал переменить – еще хуже. Скоро буду еще писать. Ольга была так довольна твоим письмом из Москвы, которое я ей привез, я забыл об этом написать. Она уселась у меня в кабинете на полу и читала про себя, пока я читал бумаги».