Романовы. Пленники судьбы

И наступило 20 октября. Всю ночь Царь не смыкал глаз, закуривал и тут же бросал одну папиросу за другой, чтобы хоть как-то отвлечь себя. С ним в комнате были Императрица и один из врачей. Они пытались занять больного разговорами. В пять утра он выпил кофе с женой. Больного посадили в кресло в середине комнаты.

В 8 утра пришел Цесаревич. Затем стали приходить другие: Великий князь Владимир и герцогиня Эдинбургская, только накануне вечером приехавшая. Постепенно собралась вся Фамилия.

Государь был со всеми ласков, но почти ничего не говорил. Лишь улыбался и кивал. Полулежал в глубоком кресле, рядом сидела Царица, а остальные стояли: кто ближе, кто дальше в коридоре.

Никто не разговаривал. Все в каком-то оцепенении смотрели на того, кто олицетворял силу и мощь огромной Империи, кто был повелителем всех и вся, символом и хранителем власти и страны, а теперь готовился покинуть земные чертоги. Монарх сохранил самообладание до последней минуты. Вспомнил и поздравил с днем рождения Великую княгиню Елизавету Федоровну, которой исполнилось тридцать лет.

В половине одиннадцатого Александр III пожелал причаститься. Вся семья встала на колени, и умирающий неожиданно уверенным голосом стал читать молитву «Верую, Господи, и исповедую…». И не было ни одного человека там, в этом ливадийском доме, кто бы не плакал.

Императрица Мария Федоровна находилась в сомнамбулическом состоянии. Она измоталась вконец. Почти не спала последние ночи и почти ничего не ела. Но усталости не было. Было какое-то отупение. Происходившее, всех окружающих она видела как в тумане и лишь одного различала ясно, за одного молилась, не переставая. Её Саша, её любовь, радость, жизнь, её – всё. Нет, нет, этого никогда не может случиться! Господи, спаси нас, пощади!

Она готова была пожертвовать чем угодно, только бы он остался с ней! Не плакала. Не было сил. Стояла на коленях у края кресла, обняв его голову руками, закрыв глаза, и крепко, как только могла, прижимала его к себе. Голова к голове, сердце к сердцу, как всегда, как всю жизнь. Никто и ничто никогда их разлучить не в силах. Она чувствовала его тихое дыхание и не слышала и не чувствовала больше ничего.

Священник читал отходную молитву, многие рыдали навзрыд. Около трех часов дня доктор Лейден потрогал руку Императора и сказал, что «пульса нет». Самодержец скончался. Обливаясь слезами, родные стали подходить прощаться, но Мария Федоровна все сидела в том же положении, и когда прощание уже заканчивалось, лишь тогда заметили, что Царица без сознания.

Мария Федоровна долго находилась без чувств. Одни потом говорили, что тридцать минут, другие – час. Когда ее внесли в спальню и положили на кровать, пульс почти не прощупывался. Потом она открыла глаза и увидела перед собой склоненное лицо доктора Николая Вельяминова. Она протянула ему руку и сказала «merci».

Первое, что Царица произнесла после того, как вернулась из черного провала, было слово благодарности тому, с кем последние недели разделяла все тяготы и горести. И в этом своем состоянии полужизни она оставалась добросердечным человеком. Ее же никто успокоить не мог. Она пришла в себя уже совсем другим человеком.

Многое, очень многое ушло безвозвратно, и следовало учиться жить «как надо» теперь уже без Саши. И неужели она его никогда больше не увидит? Неужели не услышит его голос, его неспешные и уверенные шаги, не почувствует больше запах его сигар и папирос, не ощутит его прикосновения?

Многие годы, наперекор беспощадному здравому смыслу, ей часто будет казаться, что Саша непременно вот-вот появится. Он должен появиться. Она его ждет. О нем постоянно напоминали вещи, комнаты, здания, ритуалы, дневные занятия, всё, чем жила и что окружало потом.

Проведя без него тридцать четыре года, она не забывала о нем ни на минуту, и если бы случилось невозможное и Александр III восстал из мертвых и пришел бы к ней, то, кроме беспредельного восторга, ничего бы не ощутила. Даже и не удивилась бы. Он навсегда остался для неё живым. Ни разу не взглянула на Александра в гробу. У неё не было сил на это. Это страшное зрелище в ее памяти не запечатлелось.

Часто видела мужа во сне и разговаривала, но стеснялась делиться с окружающими этими своими радостными встречами. Она боялась оскорбительных усмешек. Это осталось её тайной до самого конца.

Мария Федоровна перестала страшиться смерти, зная, что будет лежать рядом со своим милым и уж там-то, в том мире, их никто уже не разлучит. И когда кончина приближалась, то мысль о том, что она в изгнании и не будет покоиться («пока не будет») рядом с Сашей, окрашивала горечью последний срок бытия. Но это всё произойдет потом, уже в «другом веке».