Романс

– Мсье Го, мы глубоко потрясены тем, что с вами случилось. Посовещавщись с руководством мы решили оплатить ваше лечение и пребывание в больнице, а также дальнейшую реабилитацию. Врач говорит, что вам понадобиться не меньше месяца, чтобы встать на ноги. Кроме того фирма будет платить вам зарплату все это время, а на данный момент, в одноразовом порядке преподнесем вам 150 крон. – и он протянул мне конверт. 150 крон в то время были хорошие деньги. За свою мансарду, например, я в месяц платил 8 крон. Это было Милостью Божьей!

– Постой, подумал я – мансарда, наган!

– Мсье Го, очень приятно было вас увидеть в добром здравии. Выздоравливайте скорее. Нам всем очень не хватало вас. Нам всем. – повторил растерянный и слегка озадаченный Ришар, и я подумал, что он совсем неплохой чеовек. Скорее даже хороший, добрый, и почему то я этого не замечал. Мне стало стыдно и сам того не ожидая выцедил:

– Благодарю вас. мсье Ришар, от всего сердца! – Это было искренне и мне показалось, что в глазах Ришара появилась слезинка. Он подошел и осторожно, но очень горячо пожал мне руку. -" Нам всем очень не хватало вас. Нам всем" -вспоминались его слова. И Жаклин тоже?

Проснулся я глубокой ночью. Видно вздохнул слишком громко. Вошла сестра, поправила кровать, поменяла судно и рассказала, что после мсье Ришара приходили из жандармерии. Два инспектора. Или вроде того. Я опять вспомнил злосчастный наган. Но ведь если бы они нашли его, то не стали бы со мной церемониться? Уж не знаю…

– Мадемуазель, скажите, а больше никто не приходил? – спросил я совсем даже и не претендуя на неожиданный ответ.

– Никто. мсье. Хотя… С мсье с вашей работы была молодая женщина. – У меня сердце заколотилось от волнения.

– Она ничего не передавала ? Хотя бы кто она? – спросил я осторожно.

– Нет, мсье – ответила сестра. – Хотя , мне кажется она хотела войти, но потом передумала. Видно не стала вас беспокоить.

– А как она выглядела?

– Симпатичная, мсье. Молодая, милая, правда маленького роста но очень стройная.

– Жаклин! – подумал я про себя и как будто через химический процесс ощутил любовь. В сердце потекло столько тепла, что я даже подумал, что не лопнет ли оно, но не испугался. Я больше не мог ни бояться, ни волноваться. Любовь не оставила во мне места ни для какого иного чувства. Мне даже стало немножко стыдно, как маленькому мальчику, который в первый раз влюбился и я немедленно укрылся одеялом, чтобы сестра не заметила выражение моего лица, хотя она конечно никак не могла этого сделать . У меня было ощущение, что вот она подойдет и начнет тыкать в меня пальцем и дразнить: – Влюбился, Го влюбился! – и срывать с меня одеяло, и я конечно оборонялся бы с ожесточением и отрекался бы нейстова крича: – Сама такая! Сама влюбилась! – лишь после воображаемого кукареканья осознавая, от чего и от кого отрекался.

Как и зло, беды и лишения всегда следуют друг за другом, так и хорошее никогда не шагает по одиночке. Немного отойдя от наплыва первой волны осознания влюбленности я с упоением подумал о том. что впервые в жизни при деньгах. Конечно для тех людей с центральных бульваров это по прежнему было бы ценой за кофе, ну в лучшем случае уже за хороший ужин и бутылку шампанского, но я… Я мог позволить себе многое. Мог не только купить носки, но купить или даже сшить приличный костюм, пригласить Жаклин в Синема, на скачки, в ресторан, в театр или даже в оперу! И по нескольку раз. При этом я еще мог дарить ей цветы чаще, а подарки несколько реже, и этого могло хватить на месяц! На месяц рая! А потом? А об этом не хотелось думать…

Она пришла через три дня. Пришла, чтобы больше не уходить. Я решил, что больше такого случая мне не представится и сразу признался ей в любви. Лицо ее залил румянец и она еле заметно улыбнулась, опустив глаза. Через мгновенье подняла их и с неожиданной силой вперила взгляд в мои глаза. Но это не было больно. Они источали лишь безбрежную нежность и глядя в них мне слышался прибой океана и ощущалась сладкая истома.

Это с ней я сделал первые после ранения шаги. Опираясь на толстый деревянный костыль и на ее маленькую, теплую ручку. Вернее на ее ручку я конечно не опирался и всю мою тяжесть приходилось терпеть костылю, а ее ручке я дарил всю немую, невысказанную нежность, на которую был способен, так что временами даже становилось жаль старый, верный костыль.