Романс о великих снегах

Собираясь уходить, Эскулапиков поднялся. Кругами походил по комнате Порфирьевича, рассматривая полки с книгами – их тут много. На стенах развешаны в рамках почётные грамоты с гербами и печатями РСФСР. Чёрно-белые фотографии. Карта бывшего Советского Союза. На журнальном столике фальшивой позолотою мерцает полуоблезшая статуэтка с гравировкой: «Победителю конкурса «Золотое перо». Угловое окошко до половины запаяно льдом, между стёклами виднеется пакет с пельменями, кирпичик сливочного масла – холодильник сломался.

– Порфирьевич! – разочарованно заговорил Эскулапиков, не дождавшийся кровавой истории. – Я не понял. Ты, значит, Молдавии был? У этого Ромки гостил?

– Два раза. А в третий раз едва живой убёг.

– А что такое? Почему?

Тяжело вздыхая, Прогадалов поцарапал щетинистую щеку.

– А что такое было в Приднестровье? А что такое в Грузии? А что такое на Украине? А что происходит в Прибалтике, за которую советские солдаты проливали кровь, а теперь там устраивают парады бывших эсесовцев. Что происходит? Люди как будто взбесились! Я обо всём об этом как начинаю голову ломать – в глазах потемнеет. А когда маленько просветлеет – я уже стою у магазина. – Порфирьевич криво ухмыляется. – Я понимаю, смерть причины ищет. Алкоголизм – хоть слово дико, но мне ласкает слух оно. Только всё же нету дыма без огня. Обидно мне, соседушка, обидно и больно за всё, что теперь происходит с нашей великой страной.

Соседушка молчит. Он не разделяет точку зрения Порфирьевича. Время, наступившее вслед за развалом страны, нравится фельдшеру: представилась возможность в полной мере проявить смекалку, сноровку, талант. Проявляя всё это, Эскулапиков не замечает или не желает замечать, как происходит алкоголизация и дебилизация народонаселения и то, что смертность превышает рождаемость. Эскулапиков думает так: неудачники, отставшие от поезда, всевозможные хлюпики, нытики – они всегда будут за прошлое цепляться, вчерашний день будут оплакивать и срываться в бездонную яму запоя. Эскулапиков, если быть откровенным, плевать хотел на этого несчастного Порфирьевича. И никогда бы фельдшер по звонку не пришёл в эту сиротскую квартиру, как приходит девушка по вызову. Но приходится. Дело в том, что фельдшерица, жена Эскулапикова – подруга бывшей супружницы Прогадалова. А бывшая, она теперь высоко взлетела – живёт в Америке время от времени позванивает фельдшерице. Вот почему Эскулапиков заставляет себя смириться и придти сюда с хорошей миной при плохой игре.

Фельдшер надел дорогое длиннополое пальто из шерсти кашемира. В прихожей остановился около зеркала и неожиданно громко спросил:

– Жена не звонит? Ну, то есть, бывшая.

Прогадалов, стоящий поодаль, скривился.

– Ты чего кричишь?

Фельдшер засмеялся, оглядываясь:

– Мне показалось, ты ещё на кухне. Если будет звонить – от нас приветы и поклоны передавай.

– У неё и без меня забот полно. Дворец. Конюшня. Псарня.

Согласно качая пушистой песцовою шапкой, надвинутой на брови, Эскулапиков изящно подстриженным ногтем сбил соринку с богатого чёрно-бурого воротника и дверь за собой тихонько закрыл – щёлкнул затвор английского замка, заставляя хозяина вздрогнуть.

«Ромка Беженуца вот с таким же звуком передёрнул затвор! – вспомнил Порфирьевич. – И почему не выстрелил, чёртов побратим? Уж надо было делать до конца!»

* * *

Ночь навалилась на землю – непроглядная зимняя ночь. Раньше звёзды смотрели в окно Прогадалова, а теперь, когда напротив дома построили какую-то квадратно-гнездовую абракадабру, – ни огонёчка в небе не видать, глазами колотишься в железобетон, ощущая себя замурованным заживо.

По-стариковски шаркая ногами, Порфирьевич прошёл на кухню, закурил и снова задумался о своих друзьях-товарищах, оставшихся в Белоруссии, в Грузии, в Карачаево-Черкесии, на Украине, в Молдове…

И опять перед глазами у него Ромка Беженуца, побратим, поднимается во весь рост. Школа вспоминается, где Ромка отчебучивал прямо на учительском столе – стоял на голове по просьбе одноклассницы, к которой был не равнодушен. Вспоминаются покосы, где Ромка шурудил литовкой на зависть многим сельским силачам. Бронзовый – как памятник самому себе – Ромка стоит на копне, кучерявой башкой достаёт до кучерявых небес, где плывут тёмно-синие тучи, грозящие июльским громобоем. Или вспоминался Ромкин перепляс, умопомрачительный дробарь, каблуками-молотками едва ломающий доски старого сельского клуба и заставляющий гармониста потеть.

Докуривши одну сигарету, Порфирьевич, сам того не замечая, берёт вторую, чтобы снова жадно затянуться, вспоминая Ромку-побратима, и всей своей истерзанной душой, всем своим сердцем искренне желая, чтобы всё у Ромки было хорошо.