Романс о великих снегах

Сам Певец долгое время не ведал всей горькой правды своего рождения. И только уже перед самой кончиной мать Певца коснулась печальной темы.

– Прости, сынок, – за что-то вдруг повинилась Мария Степановна, – война была, голод-холод гулял по стране. Отец на побывку пришёл после ранения. Весёлый такой. Песни пел, на тальянке играл. А когда уходил, дак заплакал – до сих пор он у меня в глазах стоит. Чую, говорит, Мария, не вернусь. Так оно и случилось. Похоронку весной получили. А перед этим-то, сынок, была зима. Страшенная такая, не дай бог. Ты родился в ту зиму. Да только перед этим-то, сынок, ты натерпелся… Вот за это, сынок, и прости…

Драматической своей истории появления на белый свет Певец никому никогда не рассказал. Разоткровенничался он только однажды, когда познакомился с Петром Сибиряковым – талантливым скульптором, давно стремившимся увековечить образ Певца.

* * *

Гостиница «Россия» в центре Москвы – гостиница времён советской власти – представлялась верхом шика, блеска, и останавливался там далеко не каждый смертный. Однако скульптор оказался человеком пробивным – сибиряк. Добившись проживания в гостинице, скульптор пытался пробиться дальше – в номер знаменитого певца. Но это оказалось делом не только трудным – безнадёжным. На пороге номера денно и нощно непрошеных гостей встречал хорошо одетый мордоворот, телохранитель с нижней челюстью бульдога, полупудовыми кулаками бойца. По телефону дозвониться тоже бесполезно – сам Певец трубку никогда почти не брал, вокруг него всё время хлопотала свита.

Однако нужно знать характер скульптора, нужно видеть, каков он из себя – сам точно скульптура, из камня тёсаная.

Пётр Иннокентьевич Сибиряков – монументальный, основательный. Косые чалдонские скулы – красновато-гранитные, отполированные наждачным ветром, солнцем. Плотные, прокуренные зубы сверкали сырым янтарем. Даже тёмно-рыжий, грубоватый волос на голове, на бороде казался вылепленным из мокрой глины – особенно после душа или русской бани. Руки тоже создавали впечатление буроватой породы, прошнурованной голубыми прожилками, среди которых мерцало высшей пробы золото – замысловатый, изящно сработанный перстень печаткой. Белая рубаха так плотно облегала Сибирякова – будто фигура из чистого мрамора. Серые большие башмаки, когда он грохал по коридору гостиницы, наводили на мысль о статуе пушкинского «Командора».

Могучему такому человеку – только горы сворачивать.

Сибиряков прекрасно это понимал и потому иногда вёл себя дерзко – буром пёр по жизни. Если в голову что-то втемяшилось – непременно добьётся.

И вот однажды он дозвонился-таки до Певца. Сбивчиво стал объяснять, кто он такой, что нужно.

Приятный голос в трубке отвечал:

– Ваши работы я видел в Лондоне, в Париже. Мне понравилось. А вот насчёт того, чтобы встретиться – я же весь расписан, как паровоз!.. Так что извините, не могу.

Потом ещё прошло сколько-то времени, Певец улетел на гастроли за океан, чтобы вернуться в Россию только через полгода. И опять Сибиряков, настойчиво-упрямый и вместе с тем деликатный, дозвонился до Певца.

* * *

И, наконец-то, встретились они. И скульптор был немного разочарован простотой Певца – без грима, без концертного фрака смотрелся не очень эффектно. Однако же, в нём сразу ощущался необъятный горизонт, внутренняя свобода, какая даётся или от рождения, или в результате каторжного труда над собой – это свобода человеческого духа, прошедшего и огонь, и воду, и медные трубы.

Певец приехал не один. Неотступной тенью следовал за ним телохранитель, уже знакомый Сибирякову, – молчаливый, мрачноватый мордоворот в тёмных очках и ещё какой-то низкорослый тип с прилизанными волосами; импресарио, как позже выяснилось. Кроме того, была машина сопровождения – мигалка, сирена. Сибиряков поначалу затосковал, когда гости нагрянули на Сказочное озеро – всех карасей распугают.

Мастерская находилась в Подмосковье – в берёзах, на берегу живописного озера, кругом которого Пётр Иннокентьевич предусмотрительно подчистил мусор, тропинки посыпал песком и гравием, и только что травку-муравку не подстриг парикмахерскими ножницами на газонах – так хотелось угодить.

После удачного похода на карасей – клевало как по заказу! – расположились в мастерской, где молодой «каменотёс» собирался увековечить Певца. В мастерской шедевров не было пока, но уже встречалось кое-что такое, что завораживало.

– Я чернорабочий от искусства, – простодушно объявил Сибиряков, прилаживаясь к новому творению. – Звёзды с неба не хватаю. А зачем хватать? Пускай горят.

Двумя руками поправляя серебряную гриву, Певец похвалил:

– Вы молодец. Сегодня мало тех, кто, не стесняясь, называет себя чернорабочим искусства.

– А что стесняться-то? – спросил Сибиряков, проворно колдуя над сырою податливой глиной.

– Э, не скажите! – возразил Певец. – Сегодня в искусстве немало бездарных, которые под гениев работают. Вы, дескать, меня не понимаете, потому что я ушёл так далеко вперёд…