Романсеро

Что бедняга был Шлемилем.

Но ведь родовое древо

Ценно не плодом хорошим,

А лишь возрастом, -- так наше

Старше трех тысячелетий!

Год приходит, год проходит;

Больше трех тысячелетий,

Как погиб наш прародитель,

Герр Шлемиль бен Цури-Шадцай.

Уж давно и Пинхас умер,

Но копье его доныне

Нам грозит, всегда мы слышим,

Как свистит оно над нами.

И оно сражает лучших -

Как Иегуда бен Галеви,

Им сражен был Ибен Эзра,

Им сражен был Габироль.

Габироль -- наш миннезингер,

Посвятивший сердце богу,

Соловей благочестивый,

Чьею розой был всевышний,-

Чистый соловей, так нежно

Пел он песнь любви великой

Средь готического мрака,

В тьме средневековой ночи.

Не страшился, не боялся

Привидений и чудовищ,

Духов смерти и безумья,

Наводнявших эту ночь!

Чистый соловей, он думал

Лишь о господе любимом,

Лишь к нему пылал любовью,

Лишь его хвалою славил!

Только тридцать весен прожил

Вещий Габироль, но Фама

Раструбила по вселенной

Славу имени его.

Там же, в Кордове, с ним рядом,

Жил какой-то мавр; он тоже

Сочинял стихи и гнусно

Стал завидовать поэту.

Чуть поэт начнет, бывало,

Петь -- вскипает желчь у мавра,

Сладость песни у мерзавца

Обращалась в горечь злобы.

Ночью в дом свой заманил он

Ненавистного поэта

И убил его, а труп

Закопал в саду за домом.

Но из почвы, где зарыл он

Тело, вдруг росток пробился,

И смоковница возникла

Небывалой красоты.

Плод был странно удлиненный,

Полный сладости волшебной,

Кто вкусил его -- изведал

Несказанное блаженство.

И тогда пошли в народе

Толки, сплетни, пересуды,

И своим светлейшим ухом

Их услышал сам калиф.

Сей же, собственноязычно

Насладившись феноменом,

Учредил немедля строгий

Комитет по разысканью.

Дело взвесили суммарно:

Всыпали владельцу сада

В пятки шестьдесят бамбуков -

Он сознался в злодеянье;

После вырыли из почвы

Всю смоковницу с корнями,

И народ узрел воочью

Труп кровавый Габироля.

Пышно было погребенье,

Беспредельно горе братьев.

В тот же день калифом был

Нечестивый мавр повешен.

ДИСПУТ

Во дворце толедском трубы

Зазывают всех у входа,

Собираются на диспут

Толпы пестрые народа.

То не рыцарская схватка,

Где блестит оружье часто,

Здесь копьем послужит слово

Заостренное схоласта.

Не сойдутся в этой битве

Молодые паладины,

Здесь противниками будут

Капуцины и раввины.

Капюшоны и ермолки

Лихо носят забияки.

Вместо рыцарской одежды -

Власяницы, лапсердаки.

Бог ли это настоящий?

Бог единый, грозный, старый,

Чей на диспуте защитник

Реб Иуда из Наварры?

Или бог другой -- трехликий,

Милосердный, христианский,

Чей защитник брат Иосиф,

Настоятель францисканский?

Мощной цепью доказательств,

Силой многих аргументов

И цитатами -- конечно,

Из бесспорных документов -

Каждый из героев хочет

Всех врагов обезоружить,

Доведеньем ad absurdum1

Сущность бога обнаружить.

Решено, что тот, который

Будет в споре побежденным,

Тот религию другую

Должен счесть своим законом.

Иль крещение приемлют

Иудеи в назиданье,-

Иль, напротив, францисканцев

Ожидает обрезанье.

--------------------------

1 До абсурда

Каждый вождь пришел со свитой!

С ним одиннадцать -- готовых

Разделить судьбу в победе

Иль в лишениях суровых.

Убежденные в успехе

И в своем священном деле,

Францисканцы для евреев

Приготовили купели,

Держат дымные кадила

И в воде кропила мочат...

Их враги ножи готовят,

О точильный камень точат.

Обе стороны на месте:

Переполненная зала

Оживленно суетится

В ожидании сигнала.

Под навесом золоченым

Короля сверкает ложа.

Там король и королева,

Что на девочку похожа.

Носик вздернут по-французски,

Все движения невинны,

И лукавы и смеются

Уст волшебные рубины.

Будь же ты хранима богом,

О цветок благословенный...

Пересажена, бедняжка,

С берегов веселой Сены

В край суровый этикета,

Где ты сделалась испанкой,

Бланш Бурбон звалась ты дома,

Здесь зовешься доньей Бланкой.

Короля же имя -- Педро,

С прибавлением -- Жестокий.

Но сегодня, как на счастье,

Спят в душе его пороки;

Он любезен и приятен

В эти редкие моменты,

Даже маврам и евреям

Рассыпает комплименты.

Господам без крайней плоти

Он доверился всецело;

И войска им предоставил,

И финансовое дело.

Вот вовсю гремят литавры,

Трубы громко возвещают,

Что духовный поединок

Два атлета начинают.

Францисканец гнев священный

Здесь обрушивает первый -

То звучит трубою голос,

То елеем мажет нервы.

Именем отца, и сына,

И святого духа -- чинно

Заклинает францисканец

"Семя Якова" -- раввина,

Ибо часто так бывает,

Что, немало бед содеяв,

Черти прячутся охотно

В теле хитрых иудеев.

Чтоб изгнать такого черта,

Поступает он сурово:

Применяет заклинанья

И науку богослова.

Про единого в трех ликах

Он рассказывает много,-

Как три светлых ипостаси

Одного являют бога:

Это тайна, но открыта

Лишь тому она, который

За предел рассудка может

Обращать блаженно взоры.

Говорит он о рожденье

Вифлеемского дитяти,

Говорит он о Марии

И о девственном зачатье,

Как потом лежал младенец

В яслях, словно в колыбели,

Как бычок с коровкой тут же

У господних яслей млели;

Как от Иродовой казни

Иисус бежал в Египет,

Как позднее горький кубок

Крестной смерти был им выпит;

Как при Понтии Пилате

Подписали осужденье -

Под влияньем фарисеев

И евреев, без сомненья.

Говорит монах про бога,

Что немедля гроб оставил

И на третий день блаженно

Путь свой на небо направил.

Но когда настанет время,

Он на землю возвратится,-

И никто, никто из смертных