Романтические приключения Джона Кемпа

Кастро снял плащ, мы с ним схватили его за углы и свернули так, как сворачивают белье, выжимая воду. Таким образом у нас получился толстый короткий канат и спуск начался. Первые несколько шагов были ужасны, но как только наши головы спустились ниже края пропасти — стало легче: мы были защищены от ветра. Мы спускались лицом к скале, за нашими спинами зияла пропасть; Кастро, держа один конец плаща, шел впереди, я — сзади. А между нами, держась обеими руками за веревку, двигалась Серафина. Распущенные волосы хлестали ее лицо, серые глаза широко раскрылись, но гордая маленькая головка не опускалась под ударами бури.

— Не оглядывайтесь, не оглядывайтесь назад, — орал Кастро.

Напряжение наше достигло крайних пределов. Я чувствовал, как минутами мой разум покидал меня, и ощущение пропасти за спиной — вызывало непреодолимое желание броситься вниз.

Кастро остановился. Выступ резко обрывался. Над нами в скале была узкая темная арка с порогом вышиной фута в три. Кастро перелез через порог, и в черной пасти пещеры, при каждой вспышке молнии, ослепительно вырезывалась его маленькая коренастая фигура. Увидев, что я взял на руки Серафину, он крикнул предостерегающе:

— Осторожней, сеньор. Оступитесь назад — не минете смерти.

Я поднял ее, как ребенка, и перескочил сам. С какой-то блуждающей, дикой улыбкой она проговорила:

— Хуан, я никогда не решусь снова выйти отсюда.

Я молча прижал ее к себе.

Кастро шел впереди. В темном, узком коридоре вдруг запахло какой-то свежестью, ощущение большого пространства охватило нас. Кастро высекал огонь своим клинком.

— Стой, — внезапно крикнул он, и исчез.

Мы стояли неподвижно, не решаясь двинуться в темноте. Но впереди показался огонек — и мы увидели Кастро на четвереньках, изо всех сил раздувающего огонь в куче сухих листьев и хворосту.

Пещера была гигантской. Нам казалось, что мы находимся на открытом пространстве, потому что легкие колебания воздуха касались наших лиц, и дым от костра уходил вверх в какую-то неведомую щель. Кастро усадил нас у костра и указал мне на легкий наклон пола.

— Так она тянется куда-то. Неизвестно, где ее конец. Никто не исследовал пещеру до конца. Она тянулась на мили вглубь скалы. Знали ее давно, и этот хворост и сухие листья, на которых будет спать ее светлость, были собраны много лет тому назад — может быть, люди, собравшие их, давно умерли. Но какой труд, саrатbа! Какая работа! — Кастро качал головой.

Пар от просыхающей одежды валил с него клубами. Он заботливо поворачивал шляпу перед огнем. Внезапно тонкая паутина морщин, покрывавшая его лицо, стянулась. Я услышал странный звук. Кастро смеялся.

С каким наслаждением наши продрогшие тела распрямлялись у огня. Фляжка Вильямса опустела, и перед нами очутился новый Кастро: смягчившийся, болтливый, почти веселый. Я знал, что не будь его, мы оба погибли бы.

Он усадил нас у костра

С другой стороны, ведь я спас его жизнь, за что он не преминул поблагодарить меня в высокопарных выражениях, сильно преувеличивая грозившую ему опасность.

На камне, похожем на кресло, сидела Серафина. Со своими мокрыми волосами и оборванным платьем она походила на изгнанную принцессу. Молча смотрела она в огонь, охватив колени руками, и слушала болтовню расходившегося Кастро. Он рассказывал о владениях сеньориты, в которых она сейчас изволит находиться. Да, да, все эти скалы и берег и дальний лес, все это принадлежит ей. А какие пастбища! Он гордился богатствами семьи Риэго. А по другую сторону реки были поместья дона Винсенте Саласара. О, несчастный дон Винсенте. Он сидит в тюрьме — посажен по проискам жирных монахов за скандал у стен монастыря… Но и судья О’Брайен тоже посодействовал им.

Cuerpo de Dios[42], захотел поживиться. Мало ему того, что он брал с семьи Риэго. Но терпение. Он богат, этот picaro[43] О’Брайен. Да, есть пословица о богатых и о судном дне, да, да.

Старик, вдруг заметив, что мы стали перешептываться при имени О’Брайена, улегся у костра и замолчал.

— Обещай мне одно, Хуан, — шепнула Серафина.

Я стоял на коленях около нее.

— Клянусь всем святым, — воскликнул я, — я заставлю его выйти со мной на открытую борьбу и убью его, как собаку.

— Нет, нет, — прервала она. Именно этого она и боялась. Ведь это значило попасть во власть О’Брайена — и не только мне, но и ей. А этого она не переживет. Если я хочу, чтоб она жила, я должен беречься когтей О’Брайена, беречь ее от них.

— Я так тесно связала свою жизнь с твоей, мой Хуан, что удар, поразивший тебя, поразит и меня. Даже в смерти мы будем неразлучны.

— Нет, нет, — шепнул я.

Она взяла мою голову обеими руками и заглянула в мои глаза.

— Я не хочу больше оплакивать мертвых, — прошептала она быстро, — не хочу… я слишком молода… и могила моего возлюбленного не должна стать на моем пути… А сдаться — ни за что в жизни.

— Никогда, — поддержал я горячо, — этого не будет.

— Вот почему я молю тебя, Хуан, не рисковать своей жизнью, — а ведь она и моя, — ни ради твоей любви, ни ради… ради мести. Она склонила голову, и мокрые локоны закрыли ее лицо.