Романтический эгоист

вторник

Ужин в “Авеню” с Тьерри Ардиссоном: как приятно, когда весь зал смотрит не на меня, а на кого-то другого. Человек в черном рассказывает:

– Мари-Франс Бриер [363] пророчила мне: “Тьерри, ты добьешся успеха на телевидении, когда на экране станешь таким же, как в ресторане”. Пятнадцать лет спустя я хорош на телевидении, но бездарен в ресторане!

среда А я-то гордился своим фотоаппаратом по имени память! Пруст уже сказал то же самое (чуть лучше) сто лет назад: “Удовольствия – это все равно что фотографии. То, что мы воспринимаем в присутствии любимого существа, – это всего лишь негатив, проявляем же мы его потом, у себя дома, когда обретаем внутреннюю темную комнату, куда при посторонних “вход воспрещен” [364] (“Под сенью девушек в цвету”). Черт побери, еще Лабрюйер сказал, что “все сказано”, но я уверен, что кто-нибудь успел сказать это до него.

четверг Что такое жизнь? Долгий брейнсторминг для получения ответа на этот вопрос.

пятница Амстердам в шоке после убийства Пима Фортейна, крайне правого гомосексуалиста. Он выступал за эвтаназию, закрытие границ и отмену евро. Лысый человек за рулем “ягуара”, в сопровождении двух собак, отдавал по-военному честь, восклицая: “At your service”! [365] Смерть сделала его культовым персонажем, тогда как он был просто опасным. Ле Пену следовало бы подстроить собственное убийство, если он хочет, чтобы Национальный фронт сорвал банк на парламентских выборах. После выступления ужинаю в “Саппер-клубе”, лежа на матрасе. Потом спущусь в подвал (на дискотеку): сначала едим мы, потом едят нас. Обожаю рекламный слоган “Соул китчен” (амстердамский клуб R&B): “Мы ставим музыку того времени, когда Майкл Джексон был еще чернокожим”. Полагаю, Пим Фортейн не бывал в “Соул китчен”. И в любом случае уже не будет.

суббота

В самолете, на обратном пути в Париж, меня узнала стюардесса “Эр Франс”:

– Вы писатель, да?

– Да… – Краснею от удовольствия.

– Простите, а… как вас зовут?

– Оскар Дюфрен. – Бледнею от огорчения.

– Точно! Я видела вас на передаче у Фожьеля!

– Да, но это было давно… – Зеленею от ярости.

– Извините, но я ничего вашего не читала.

Вот так можно опустить воображалу, хотя в кои-то веки он понтов дешевых не кидал и мнения ничьего не спрашивал.

воскресенье Меня упрекают в том, что я непоседа, флюгер, летающий баск [366] , падкий на все новое, жертва мимолетности. Все так. Но я бы ничего не написал, не будь я таким. Потому что я пишу, чтобы выяснить, что я думаю.

понедельник Страх одиночества и боязнь смерти – вот причины, по которым я тусуюсь всю ночь. Как ни смешно, Людо уверяет меня, что только по этим двум причинам он заимел детей. Значит, у ночной клубизации и деторождения один источник. Жизнь в обществе лучше, чем одинокая смерть.

вторник Раскрываешь газету и понимаешь, что Оскар Дюфрен остается загадкой. О нем не пишет только ленивый, но разобраться что к чему не успеваешь, потому что слова “Оскар” и “Дюфрен” мелькают тут и там, они везде, куда ни плюнь. Надо, не надо – они тут как тут. О тебе пишут, и в этом твоя вина. Ты и пример, и контраргумент, козел отпущения, мальчик для битья, симптом, символ, болезнь, изъян, комета, продукт, бренд, короче, что угодно, только не человек. Наша взяла: люди, на которых тебе плевать, говорят черт знает что о человеке, имя которого ты носишь, им не являясь. Ура! Тебя знают те, кого не знаешь ты.

среда В тридцать три года у меня была депрессия, я никому об этом не сказал. Но я написал книгу, то есть, в итоге, перетер со всеми.

четверг В Париже скоростные автомобили ездят медленнее, чем мой медленный мотороллер.

пятница

Диалог настоящих друзей:

– Что-то давно ничего не слышно о В.

– Да что ты? Думаешь, она умерла?

– Да нет, мы бы прочли об этом в “Фигаро”…