Романтический манифест

Именно так люди с воображением выражают теперь свою потребность сделать жизнь интересной. Романтизм, начинавшийся в знак протеста против самых основ зла как неистовый, страстный поток праведной уверенности в себе, заканчивается, ускользая сквозь пальцы своих неверных наследников, которые прячут и талант, и мотивы, лицемерно служа злу.

Я не хочу сказать, что такое попустительство — плод сознательной трусости. Я так и не думаю, отчего становится только хуже.

Так обстоит дело теперь. Но до тех пор, пока существует человек, будет существовать потребность в искусстве, поскольку потребность эта метафизически укоренена в человеческом сознании, и она выживет, хотя, под властью безудержной внеразумности, люди производят и принимают испорченные объедки, чтобы ее удовлетворить.

И у отдельного человека, и у культуры болезни могут проходить неосознанно, а излечение не может. Оно в обоих случаях требует осознанного знания, то есть сознательной явной философии.

Невозможно предсказать, когда философия возродится. Можно определить путь, но не его длину. Однако ясно, что все аспекты западной культуры нуждаются в новом этическом кодексе — рациональной этике — как предварительном условии возрождения. И наверное, ничто не нуждается в нем так сильно, как искусство.

Когда разум и философия возродятся, литература будет первым фениксом, который восстанет из нынешнего пепла. И, вооруженный кодексом разумных ценностей, понимающий свою природу, уверенный в высочайшей важности своей миссии, романтизм повзрослеет.

Май–июль 1969 г.

7. Эстетический вакуум нашего времени

До девятнадцатого века человек представал в литературе беспомощным существом, жизнь и поступки которого определяются неподконтрольными ему силами — либо роком и богами, как в греческих трагедиях, либо некой изначальной слабостью, «трагическим изъяном», как в драмах Шекспира. Писатели считали человека метафизически бессильным, то есть исходили из принципа детерминизма. Детерминизм не допускал фантазий на тему о том, что могло бы произойти с людьми, он позволял лишь фиксировать, что на самом деле произошло. Наиболее адекватной литературной формой такой фиксации была хроника.

Человек, наделенный свободой воли, появился в литературе только в девятнадцатом веке. Тогда возникла форма романа, наиболее адекватно воплощающая такой образ, и началось великое движение в искусстве, получившее название «романтизм». Романтизм видел в человеке существо, способное выбирать свои ценности, добиваться своих целей, управлять своей жизнью. Писатели-романтики не записывали, что произошло в реальности, а представляли те события, которые должны были бы произойти, не фиксировали выбор, фактически сделанный тем или иным человеком, а воображали себе, как людям следовало поступать.

С возрождением в конце девятнадцатого века мистицизма и коллективизма романтизм и роман постепенно сошли с культурной арены.

Новым врагом человека (его образа в искусстве) стал натурализм. Натуральная школа, отрицавшая концепцию свободы воли, вернулась к представлению о человеке как беспомощной игрушке не подвластных ему сил, только теперь роль повелителя человеческой судьбы отводилась обществу . Натуралисты объявили, что ценности не имеют силы, что их не существует ни в жизни, ни в литературе, а писатели должны изображать людей «такими как есть». Иначе говоря, натуральная школа видела задачу писателя в том, чтобы описывать все, что ему случается видеть вокруг себя, воздерживаясь от каких бы то ни было оценочных суждений или абстракций, довольствуясь добросовестной фиксацией, точным копированием существующих конкретных предметов и явлений.

Натурализм, таким образом, был возвратом к литературному принципу хроники. Но поскольку роман — это хроника вымышленных событий, перед романистом вставала проблема отбора предметов, достойных изображения. Если ценностей не существует, как понять, что важно и значимо, а что нет? Натурализм нашел решение в замещении ценностного стандарта статистикой. Все, что могло считаться типичным, то есть характерным для большого количества людей в данной географической области в данный период времени, объявлялось метафизически значимым и заслуживающим описания. То, что было редким, необычным, исключительным, рассматривалось как несущественное и нереальное.

Подобно тому как новые философские школы по мере своего развития все больше и больше посвящали себя отрицанию философии, натурализм отрицал искусство. Он предлагал не метафизический, а журналистский взгляд на человека и бытие. В ответ на вопрос «Что есть человек?» натуралисты говорили: «Вот что представляли собой сельские бакалейщики на юге Франции в 1887 году», или: «Вот что представляли собой обитатели нью-йоркских трущоб в 1921 году», или: «Вот что за люди живут по соседству».