Романтический манифест

(В конце концов мистера X спас рационализм; разум, значение и масштабы применения которого он даже не вполне осознавал, все-таки обладал для него абсолютной ценностью. Этот абсолют выстоял в тяжелейшей борьбе мистера X за собственное психическое здоровье, за то, чтобы заметить в себе душу, чье существование он всю жизнь отрицал, и дать этой душе свободу. Благодаря упрямой решимости мистер X выиграл битву. Теперь — оставив прежнюю работу и несколько раз пойдя на обдуманный риск, — он добился блестящего успеха в любимом деле и движется от победы к победе. Ему все еще приходится бороться с некоторыми пережитками своих прошлых ошибок. Но чтобы вы поняли, как далеко он ушел от себя прежнего, перечитайте, пожалуйста, начальный абзац. А теперь знайте: недавно я видела его фотографию, где он улыбается, и из всех персонажей романа «Атлант расправил плечи» такая улыбка более всего подошла бы Франсиско д’Анкония.)

Похожих примеров не счесть, этот — просто самый яркий и наглядный из всего, с чем я встречалась, и касается незаурядной личности. Но та же трагедия постоянно повторяется рядом с нами в разнообразных скрытых, искривленных формах — будто тайная камера пыток спрятана в душах людей, и оттуда до нас иногда доносится голос, искаженный до неузнаваемости болью, а потом все вновь затихает. Человек в подобной ситуации — одновременно и жертва, и палач. И все такие случаи подчиняются определенной закономерности.

Человек — существо, которое само создает свою душу, а это значит, что человеческий характер формируется основными предпосылками и ценностями личности, в особенности ее базовыми ценностными предпосылками. В решающие годы жизни, когда происходит становление характера, — в детстве и юности — романтическое искусство выступает для человека как главный (а сего дня — единственный) источник нравственного ощущения жизни. (В более зрелом возрасте люди нередко испытывают это ощущение исключительно при приобщении к романтическому искусству.)

Отметим: искусство — не единственный источник нравственности для человека, но единственный источник нравственного ощущения жизни. Эти понятия необходимо аккуратно разграничить.

Ощущение жизни — это эквивалент метафизики на доконцептуальном уровне, эмоциональная подсознательная оценка человека и бытия в целом. Нравственность, мораль — абстрактный концептуальный свод ценностей и принципов.

Процесс развития ребенка состоит в приобретении знаний, что, в свою очередь, предполагает усвоение все более широкого круга абстракций и приобретение навыков работы с этими абстракциями. Здесь формируются два ряда, две взаимосвязанные, но различные иерархии абстрактных понятий — когнитивная и нормативная, — которые должны быть интегрированы, хотя на практике это происходит редко. Первая иерархия относится к знанию фактов действительности, вторая — к оценке этих фактов. Первая образует эпистемологическую основу науки, вторая — морали и искусства.

В современной культуре развитие у ребенка когнитивных абстракций получает некоторую минимальную поддержку, пусть робкую, неадекватную и затрудненную множеством препятствий (таких, как доктрины, направленные против рационализма, влияние которых сегодня усиливается). Что же касается развития нормативных абстракций, то оно вообще никак не поддерживается, наоборот, можно даже сказать, удушается и уничтожается. Ребенок, не утративший способности к оценке в результате варварского воспитания, должен найти собственный путь для сохранения и развития своего чувства ценностей.

Помимо прочих своих недостатков, общепринятая мораль никак не затрагивает формирование характера у детей. Эта мораль не учит ребенка, не показывает ему, каким он должен стать, когда вырастет, и почему, а лишь навязывает ему свод правил — в основном запретов и обязанностей, — которые конкретны, произвольны, иногда противоречат друг другу и чаще непонятны, чем понятны. Ребенок, в чьем представлении мораль (то есть набор нравственных ценностей) состоит из таких вещей, как: «Вымой уши!», «Не груби тете Розалии!», «Сделай уроки!», «Помоги папе подстричь лужайку (или маме помыть посуду)!», оказывается перед альтернативой: либо пассивная аморальная покорность, приводящая в итоге к безнадежному цинизму, либо слепой бунт. Стоит заметить, что чем ребенок умнее и независимее, тем менее он склонен подчиняться такого рода правилам. Но в любом случае ребенок растет в неприятии морали как таковой, не чувствуя по отношению к ней ничего, кроме боязни или презрения. Нравственность для него — лишь «призрачное пугало, состоящее из долга, скуки, наказаний, страдания... пугало, стоящее на бесплодном поле и машущее палкой, чтобы отогнать [его] удовольствия»[15].