Романтики, реформаторы, реакционеры. Русская консервативная мысль и политика в царствование Александра I

Рунич, таким образом, отрицал позитивные начинания как современных ему консерваторов, так и реформаторов и занимал некомфортное промежуточное положение между этими группами. Шишков, которого он считал претенциозной и невежественной посредственностью, и его последователи отдавали должное достоинству народа, а Рунич испытывал к нему лишь презрение. Реформаторы стремились установить гражданское равенство и власть закона, а Рунич не видел необходимости в коренных переменах и считал их невозможными и даже нежелательными. Следуя логике историзма, принятой большинством западных консерваторов и свойственной также Александру Стурдзе, он писал: «Конституции не даются и не берутся силою; они должны созреть и появиться на свет своевременно» [Рунич 1901, 2: 350]. А это время, полагал Рунич, хотя и писал это около 1850 года, в России еще не пришло.

Он выступал за политику пассивного сдерживания как проявлений дикости бедняков, так и морального разложения элиты. Эта задача падала на религию – сферу, в которой Рунич не разделял ни убеждения традиционалистов в истинности православия, ни веры Попова во всемогущество Евангелия. К тому же, в отличие от Стурдз, он не был и большим почитателем Александра L Даже масонство в той форме, в какой оно возродилось после 1801 года, не находило у него одобрения: ему казалось, что лидеры движения несведущи в масонском учении, а во время собраний «братья-масоны <…> внимательны только к тому, чтобы их стаканы не пустели» [Рунич 1901, 4: 158]. Редким исключением была ложа Лабзина, вспоминал он, продолжая преклоняться перед идеалами масонства – в отличие от их реального воплощения. Одним словом, мировосприятие Рунича было пессимистичным, а настроение подавленным. Испытывая одновременно и свойственное европейцам презрение к русским народным массам и наследию допетровской Руси, и присущее российским консерваторам недоверие к европеизированным аристократам, он не мог найти ни общественного класса, ни идеологии, которые давали бы надежду на будущее. Единственным местом, где он чувствовал себя в своей тарелке, было мистическое крыло масонства, в котором культивировались европейская культура, аристократические манеры и дух христианского братства. Однако это окружение не могло подготовить его к активному участию в русской жизни с ее вековыми проблемами. Пока он занимал пост московского почт-директора, его стерильная реакционность оставалась незаметной. Но когда его назначили попечителем Санкт-Петербургского учебного округа, его убеждения стали играть важную роль[406].

Противники масонов и религиозных реформ отнеслись к Библейскому обществу с недоверием с самого начала. Их война против него составляла суть взаимоотношений между различными направлениями консерватизма после 1815 года. В первый же год по вступлении в общество Рунич непреднамеренно подтолкнул их к этим сражениям, потому что распространение неправославных религиозных трудов давало в руки противников Российского библейского общества оружие против него, – ведь многие, как предупреждал Попов, подозревали общество в «мартинизме». Первым врагом на пути Рунича оказался Ростопчин, чей консерватизм выражался в идеализации «регулярного государства». Он был нетерпим к объединениям доброхотов, вдохновленных западными идеями и представлением о собственной значительности, и уже продемонстрировал свою власть и крутой характер, незаконно выслав из Москвы Ключарева – начальника Рунича.