Романтики, реформаторы, реакционеры. Русская консервативная мысль и политика в царствование Александра I

Адмирал Шишков отзывался о современной политике гораздо резче. В то время как Карамзин критиковал оппонентов сдержанно, с юмором и без чувства превосходства, Шишков с присущей ему непримиримостью рубил сплеча. После того как с окончанием наполеоновских войн отпала необходимость усиливать чувство патриотизма у населения, «Беседа» постепенно прекратила свое существование; Шишков оставался главой Академии Российской и продолжал общественно полезную деятельность, расширяя связи с учеными других славянских народов[520]. Его политическая позиция становилась все более реакционной. В 1814 году его назначили членом Государственного совета, занимавшегося законотворчеством. В этой роли Шишков вряд ли мог реально повлиять на действия правительства (он жаловался, что единственным результатом его участия в этой работе было возросшее число его врагов) [Шишков 1870,2: 134]; тем не менее он выдвинул консервативную альтернативу политике, проводившейся в то время. В отличие от Голицына и Стурдзы, он не видел, в свете событий 1789–1815 годов, какой-либо необходимости менять старый режим. Напротив, эти события показали, по его мнению, что его надо укреплять. Любые изменения в положениях о крепостном праве, предлагавшиеся Александром I и одобрявшиеся Стурдзой, Шишков отвергал. Когда в 1820 году был принят законодательный акт о весьма скромной реформе крепостничества, Шишков продолжал настаивать на сохранении неограниченной власти помещика над крепостными, вплоть до права продавать крестьян поодиночке или без земли. Это казалось ему необходимым условием сохранения общественного порядка. «Народ есть река, – заявлял он Государственному совету, – текущая мирно в берегах своих; но умножь в ней воду, она выступит из пределов, и ничто не удержит ее свирепства. Благоденствие народа состоит в обузданности и повиновении» [Шишков 1870, 2: 128]. Россия благословенна, утверждал Шишков, – она одерживала военные победы; беспорядки, перевернувшие всю Европу, обошли ее стороной.

Не есть ли это признак добродушия и не зараженной еще ничем чистоты нравов? На что ж перемены в законах, перемены в обычаях, перемены в образе мыслей? И откуда сии перемены? – из тех стран, где сии волнения, <…> сии под видом свободы ума разливаемые учения, возбуждающие наглость страстей, наиболее господствуют! <…> Мы явно видим над собою благодать Божию. Десница Всевышнего хранит нас. Чего нам лучшего желать? [Шишков 1870,2:129].

В 1815 году он заявил, что нет лучшего оружия для защиты России, чем цензура. Печатный станок – опасное изобретение, способствующее распространению вредных идей, и именно нетребовательная цензура была одной из главных причин того хаоса, который воцарился в Европе после 1789 года. Ведь, в конце концов, «не число книг приносит пользу, но достоинство их. Лучше не иметь ни одной, нежели иметь их тысячи худых» [Шишков 1870, 2: 47][521].

Однако относительно разгрома, учиненного Руничем в Санкт-Петербургском университете, у Шишкова не было однозначного мнения. Консервативные убеждения тянули его в одну сторону, а чувство справедливости – в другую, так что он не встал ни на одну из них. Вспоминая проведенный в 1821 году допрос профессоров, он писал, что «предлагались им странные и притеснительные вопросы, какие может делать облеченное в силу и власть суеверие». Это вряд ли говорит в пользу Рунича, но в то же время

…подобные же тому делались ответы, какие иногда смелое, иногда устрашенное вольнодумство может давать вопрошающему его судии, над которым оно прежде насмехалось <…>. [Профессора говорили, что] за то самое ныне осуждаются, что прежде по системе либерализма было одобряемо, и за что они получали чины, ордена и награды. Правда по несчастью неоспоримая! [Шишков 1870,2: 142].

Нелепо было преследовать профессоров за преподавание того, что им велели преподавать, признал Шишков, но строгая цензура не должна допускать, чтобы подобные «свободомыслители» развращали в будущем юные умы [Шишков 1870, 2: 141–146].