Романтики, реформаторы, реакционеры. Русская консервативная мысль и политика в царствование Александра I

Екатерина II действительно уделяла большое внимание образованию в кадетских корпусах. Несмотря на попытки графа Ангальта расширить изучение русской истории и культуры, «Россия все еще скрывалась от нас в каком-то отдаленном тумане», – пишет Глинка. Культурной родиной кадетов была не Россия, а Франция. Глинка очень хорошо знал французскую литературу; позже он без всяких сожалений о прошлом писал: «Полюбя страстно французский язык, <…> я затеял уверять, будто бы родился во Франции, а не в России» [Глинка 1895: 66]. В преподавании классических предметов, как и во всем остальном в корпусе, ставилось во главу угла не накопление эмпирических знаний, а моральные ценности (доблестью спартанцев, к примеру, восхищались, но их тираническое социальное устройство осуждалось). Вдобавок к этическим принципам ответственности перед обществом и всеобщего братства людей преподаватели учили своих воспитанников уважать простых крестьян, кормильцев общества, и прибегали к помощи русских народных поговорок и пословиц, чтобы кадеты не отрывались от своих национальных корней [Глинка 1895: 63, 66][179].

Глинка не соглашался с тем, что кадетский корпус выпускает молодых людей не подготовленными к жизни в обществе и к государственной службе. Он считал, что обучение в корпусе укрепило лучше черты его характера: нежелание пресмыкаться перед сильными мира сего и уважение достоинства каждого человека. Но все же он не мог преодолеть ощущения, что прекрасное образование – это одно, а суровая реальность жизни совсем иное. Среди товарищей он выделял троих, ставших впоследствии успешными офицерами и дипломатами. В 1794 году только шесть кадетов получили звезду отличника; Глинка был среди них, а трое его товарищей не были. «Впрочем, они получили потом звезды на службе, но я их не домогался заслужить; моя звезда блеснула и померкла в стенах корпуса» [Глинка 1895: ИЗ][180]. Это был важный момент в жизни Глинки. В эпоху, когда вступающему в жизнь русскому дворянину предоставлялись на выбор только два варианта – либо стать помещиком, либо поступить на службу государству, – Глинка не пошел ни по тому, ни по другому пути. Он предпочел редкую в то время стезю профессионального литератора. Если бы он жил в старорежимной Франции, это не вызывало бы никаких затруднений. В России было иначе. И к тому же это была не та профессия, к которой он готовил себя. Он выбрал это занятие под нажимом обстоятельств, свято веря в благодетельную силу Провидения. В первое десятилетие после окончания корпуса в 1795 году жизнь казалась Глинке бесцельной, он старался не нарушать привитых ему в корпусе этических принципов и боролся с разочарованием, вызванным невозможностью использовать полученное им блестящее образование для построения карьеры.

1 января 1795 года выпускнику кадетского корпуса Глинке было присвоено звание лейтенанта[181]. При обучении там он практически не покидал Петербурга, и сразу после выпуска впервые за все это время поехал домой, в Смоленскую губернию, чтобы встретиться наконец лицом к лицу с «Россией». По пути он читал запрещенное цензурой «Путешествие из Петербурга в Москву» А. Н. Радищева, а перед этим прочел историческую драму одного из своих преподавателей, Я. Б. Княжнина, «Вадим Новгородский», также запрещенную из-за содержавшейся в ней критики абсолютизма[182]. Глинка всегда сентиментально превозносил внутреннее благородство простых людей, но в его описаниях их жизнь не предстает такой юдолью нищеты и бесправия, как у Радищева. Кадетский корпус дал ему лишь самое общее представление о русской истории, однако пробудил в нем активное романтическое воображение, и данное путешествие подтолкнуло его в новом направлении: «Главным впечатлением юности моей почитаю то, что в первый проезд мой из училища на родину я <…> вычитывал душу народа не из книг, но под сводом неба и прислушиваясь к душе русского слова. Вот что было впоследствии основанием “Русского вестника”» [Глинка 1895: 135]. Но в тот момент националист в нем еще не пробудился. В уме его царила Европа, и состоявшееся в марте первое посещение Москвы не произвело на него особого впечатления: куда ей до Рима или Афин![183]