Романы Круглого Стола. Бретонский цикл. Ланселот Озерный.

Богорден[44] бурно радовался встрече со своим дорогим учителем; но Лионель, не видя Фарьена, был сильно раздосадован и ушел в другую комнату, не говоря ни слова. Там он увидел девицу, которая вывела их из Ганна. Сарейде перевязывали рану, полученную ею, когда она кинулась между Клодасом и Лионелем. Он явно удивился при виде ее изъяна; ведь когда они выходили из королевского дворца, была ночь, и он ничего не заметил.

– Э, сударыня, – сказал он, – эта рана изрядно вас обезобразила!

– Правда, Лионель? А вы не думаете, что тому, из-за кого я ее получила, стоило бы поблагодарить меня?

– Он должен ценить вас превыше себя самого. Он должен отдать вам все, что вам угодно будет потребовать.

– А если бы меня так изуродовали из-за вас?

– Тогда бы я любил и слушался вас больше всех на свете.

– Ну что же, я очень рада, ведь это был удар от меча Клодаса, когда я бросилась между ним и вами, выходя из его дворца.

– О! сударыня, можете положиться на меня: вы куда более заслуживаете быть моей наставницей, чем Фарьен; ведь я его так любил, а он ко мне не пришел, хотя и мог догадаться, как грустно мне без него. Да, стань я владыкой целого мира, пусть бы он правил им наравне со мною. Но теперь я вас одну хочу любить и слушаться, ведь вы подвергли опасности свою жизнь, чтобы уберечь мою.

Растроганная девица не могла сдержать слез. Она обняла дитя и расцеловала его в лоб, в глаза, в губы. В этот миг Ламбег открыл дверь и преклонил колени перед Лионелем:

– Дорогой сир, как вы тут жили с тех пор, как мы потеряли вас из виду?

– Плохо, – ответил юнец, – но теперь мне хорошо; я забыл все свои печали.

Девица все еще держала его в объятиях.

– Любезный сир, – продолжал Ламбег, – поклон вам от моего дяди, вашего наставника.

– Он мне больше не наставник. Вот вы к нам вернулись, вы и впрямь наставник моего брата Богордена; а я теперь повинуюсь этой госпоже. Но расскажите все-таки, как живется Фарьену.

– Слава Богу, сир, он в добром здравии; но ему пришлось нелегко.

И тут он поведал обо всем, что с ними случилось со дня их разлуки: об осаде башни, о бунте баронов и горожан Ганна, о пленении Клодаса.

– А Дорен, – спросил Лионель, – он отошел от удара, нанесенного моим братом?

– Отошел, – засмеялся Ламбег, – туда, откуда на него уже не пожалуется.

– Он умер, вы говорите?

– Да, я видел его тело в гробу, окоченелое и безжизненное.

– О! если так, я уверен, что верну свое законное наследство. Дай Бог Клодасу прожить подольше, чтобы он успел уразуметь, какова расплата за похищение чужих земель!

Всех изумили эти гордые слова. Затем Ламбег разъяснил юноше, что Фарьен не может выйти из башни, пока не убедит жителей Ганна, что их юные сеньоры укрыты от преследований Клодаса. А Владычица Озера, подойдя, спросила Лионеля, не хочет ли он съездить повидаться с ним.

– Госпожа, я сделаю то, что посоветует мне моя наставница.

– И как это она взяла такую власть над вами?

– Посмотрите, – ответил он, приоткрыв рану на лице девицы, – посмотрите, разве мало она заплатила за право приказывать мне?

– Воистину, – промолвила Владычица Озера, – ее труды не пропали зря; если вы доживете до возраста мужчины, она еще услышит о вашем благородстве.

Владычица Озера пожелала сама проводить обоих детей и Ламбега до Тараска. В это самое время появился Ланселот, только что ото сна, ибо он поднялся чуть свет и все утро охотился. Все принялись ужинать; Ланселот, по своему обыкновению, отрезал для госпожи от первого кушанья и сел напротив нее, прочие же домочадцы ждали и не садились по местам, пока он не занял свое. На голове его был венок из алых роз, оттенявший красоту его волос. Хотя был уже месяц август, когда розы перестали цвести, но, говорит предание, пока он жил у Владычицы Озера, не проходило и дня, летом ли, зимой ли, когда бы отрок, просыпаясь, не находил у изголовья своего ложа убор из свежих алых роз; не бывало этого лишь по пятницам, в канун больших праздников и во время поста[45]. Он никак не мог увидеть, кто его приносит, хотя часто караулил, чтобы его изобличить. С тех пор как оба сына короля Богора стали его приятелями, он делал из этого убора три венка и делился с ними.

Он выехал в Тараск. При нем был один рыцарь, к которому он был особенно привязан, и один подручный, везший его лук и стрелы. То и дело он метал в диких зверей и птиц копье, которое держал в руке, ибо никто не умел прицелиться и бросить так верно, как он. Они прибыли к замку, где их ожидал Леонс Паэрнский; он узнал обоих детей и преклонил перед ними колени, плача от радости.

– Ах, госпожа! – сказал он, – вы приютили сыновей короля и самого доблестного из людей, если не считать короля Бана, его брата; тот, несомненно, снискал еще бульшую славу среди рыцарей. Вы, наверное, наслышаны не хуже нас обо всем величии их рода; а еще благороднее они по матери, ибо они от той крови, которую удостоил воплощением Своим Царь небесный[46]. И если правду говорят пророчества, один из сыновей королей Бана и Богора будет тем, кто завершит времена превратностей в Великой Бретани.