Романы Круглого Стола. Бретонский цикл. Ланселот Озерный.

Тронутый таким изъявлением верности, Фарьен поблагодарил их и вновь поднялся на башню. Там, уныло прислонясь к зубцам, глядя на луг, усеянный шатрами Клодаса, он осознал еще яснее, что оборона будет тщетной, что силы людские в городе чересчур малы, но и чересчур велики для тех скудных запасов провизии, что у них остались. Слезы текли у него ручьем, вздохи распирали грудь. В это самое время Ламбег заметил, как он причитает, опершись о стену; он побоялся его тревожить и подошел осторожно, чтобы слышать его, оставаясь невидимым.

– Ах! – говорил Фарьен, – славный город, издавна чтимый, приют для стольких честных людей, столица и дом короля, прибежище радости, обитель справедливости, столь богатый доблестными рыцарями, добрыми и храбрыми горожанами! Как не печалиться, видя твое падение! Ах! почему Клодас не потребовал мою жизнь, а не Ламбега: я уже столько прожил, что мог без сожаления отдать остаток моих дней; ибо можно ли старику желать лучшей смерти, чем та, что обернется спасением для его сородичей, его собратьев?

Рыдания помешали ему продолжить. Поспешно подойдя, Ламбег сказал:

– Сир дядюшка, не горюйте так. Клянусь моим долгом перед вами, для спасения города за мною дело не станет, и мне от того будет великая честь. Я пойду и предамся Клодасу в руки без страха, без сожаления.

– Ламбег, – сказал Фарьен, – я вижу, ты меня слушал; но ты меня не понял. Ты молод, еще не совершил своих деяний, и я не хочу, чтобы ты умирал. Бог нам поможет, будь уверен; предпримем набег и, возможно, обманем все надежды Клодаса.

– Нет, милый дядюшка, об этом теперь и речи нет; в обмен на меня город сможет обрести мир; нельзя допустить, чтобы за него погиб кто-то другой.

– Как! Ламбег, неужели ты бы решился отдаться в руки Клодасу?

– Конечно, дядюшка; я ведь слышал от вас: будь вы на моем месте, вы бы сдались по своей воле. А разве я могу убояться позора за то, на что вы бы сами охотно пошли?

– Увы! Ламбег, я вижу, что ты идешь на смерть, и ничто не может тебя уберечь; но, по меньшей мере, ни один рыцарь не найдет кончины более почетной, ибо твоя погибель будет спасением целому народу.

Теперь надо было преодолеть упорство всех баронов и горожан, которые ни за что не желали выменивать свои жизни на храбрейшего своего рыцаря. Наконец, Ламбег убедил их отпустить его, и Фарьен, обняв его, сказал:

– Милый племянник, вы идете на самую славную смерть, какую только может пожелать рыцарь; но вы должны готовиться к ней перед Богом так же усердно, как и перед людьми. Исповедуйтесь, прежде чем отдать Господу свою прекрасную душу.

– Ах! дядюшка, – ответил Ламбег. – Умереть я не боюсь; мне ли не знать, что если Бог даст вам выжить, то смерть моя будет отомщена. Но ведомо ли вам, что меня гнетет и гложет? Это, признаюсь, надобность простить моего злейшего врага. Вот оно, мое мучение, горше любой пытки.

– Так надо, милый племянник.

– Если вам так угодно, придется мне пойти на это, ибо я хочу, дядюшка, оставляя вас с Богом, сохранить благоволение и Его, и ваше.

Тогда призвали епископа, и Ламбег ясным голосом поведал обо всем, что могло тяготить его совесть. Потом он потребовал свои доспехи.

– Зачем они вам? – спросил Фарьен. – Не лучше ли будет просить пощады?

– Да Боже упаси, чтобы я просил пощады у того, кто от меня бы ее не дождался! Я иду к нему не как челядин к своему барону, а как рыцарь, в закрытом шлеме, со щитом на шее и с мечом в руке; этот меч я ему отдам. Не бойтесь за меня, милый дядюшка: я не собираюсь ни убить его, ни препятствовать тому, чтобы он убил меня.

Как только его облачили в доспехи, он сел на коня и, препоручив их Богу, удалился с лицом ясным и безмятежным. Вскоре он прибыл к шатру Клодаса. Король Буржский, зная свой неукротимый нрав, был во всеоружии и поджидал его среди своих баронов. Ламбег подошел, взглянул на Клодаса и не сказал ни слова; он медленно извлек свой меч из ножен, тяжело вздохнул и бросил его к ногам Клодаса. Потом он снял с себя шлем, измятый щит и тоже уронил на землю. Король поднял меч, осмотрел его и замахнулся, будто собираясь обрушить его на голову Ламбега. Все, кто видел это, содрогнулись; один Ламбег остался бесстрастным; он не шевельнулся, не выдал ни малейшего движения чувств.

– Снимите с него кольчугу и железные шоссы[49]! – приказал Клодас.

Оруженосцы тотчас окружили его и сняли последние доспехи. И вот он уже в простой котте[50] серого сукна, без бороды и усов, но превосходно сложенный телом и прекрасный лицом. Он стоял перед королем, но не удостаивал его взглядом. Пришлось Клодасу нарушить молчание:

– Ламбег, как это тебе достало духу сюда явиться? Ты ведь знаешь, что я ненавижу тебя больше, чем кого бы то ни было.

– А ты, Клодас, разве не знаешь, что я вовсе не боюсь тебя?

– Ты мне еще угрожаешь, теперь, когда твоя жизнь в моих руках!

– Я нисколько не боюсь смерти; сдаваясь тебе, я прекрасно знал, что она мне уготована.

– Признайся: ты думал, что будешь иметь дело с сердобольным врагом.

– Нет, с самым жестоким, какого видывал свет.