Романы Круглого Стола. Бретонский цикл

Она удалилась, и Гавейн, при всей своей досаде, не преминул напутствовать ее с Богом. Не успел он проехать и одного лье[500], как встретил рыцаря-карлика с его девицей. Был Троицын день, солнце подошло к полудню. Увидав девицу, Гавейн отнюдь не забыл того, что с ним случилось час назад.

– Да пошлет вам Бог радость, госпожа, и вашему спутнику тоже! – сказал он, приветствуя ее.

– А вам да сопутствует удача! – ответил рыцарь-карлик. И они разъехались каждый своим путем.

Едва они расстались, как уродливый карлик почувствовал, что к нему возвращается его прежняя красота и наружность двадцатидвухлетнего, каковым он и был в эту пору: высоким, дюжим в плечах и руках. Пришлось ему скинуть свои доспехи, они ему уже не были впору. Вообразите же себе бурную радость девицы. Она бросилась к нему с распростертыми объятиями, она осыпала его сотней поцелуев, а затем они продолжили путь, смеясь и напевая, празднуя величайший праздник на свете.

– Боже, – говорили они, – ниспошли удачу монсеньору Гавейну за то, что он пожелал нам радостного дня!

Дорога привела их к той девице, которую Гавейн не почтил приветствием. Но вместо того чтобы следовать за ними, посмотрим, что стало с самим монсеньором Гавейном.

Не проехал он и четверти часа в одиночку, как почувствовал, что рукава его кольчуги спадают на руки, а штанины спускаются на два пье ниже пят. Шлем его уже не сидел на голове, а как будто едва касался волос. Ноги его выскользнули из стремян и подобрались до боковин седла; щит, до того висевший на шее, теперь возвышался на две ладони над головой. Его меч волочился по земле, а перевязь стала очень уж велика и длинна, и он понял с горечью, что утратил свой прежний облик и превратился в карлика.

– Вот оно что! – сказал он себе, – не это ли предвещала мне девица?

Может ли что-нибудь сравниться с горем, его поразившим; однако он продолжал свой путь, в грусти и смертельном отчаянии. На опушке леса он увидел крест на каменном постаменте и подъехал, чтобы сойти с коня. Там он заузил себе стремена, убавил рукава кольчуги, туже подвязал ремнями шлем и шоссы; он укоротил перевязь у меча и ремень у щита, а после снова сел на коня, проклиная день и час, когда вызвался на поиски Мерлина. Невзирая на это, он исходил все горы и долины, повсюду ища известий о пророке. Часто на его расспросы отвечали бранью и насмешками; но столь же часто доводилось ему и наказывать своих обидчиков, ибо, изменившись наружно, он сохранил свою прежнюю доблесть и отвагу.

Когда в королевстве Логр не осталось ни единого уголка, где бы он не побывал, он решил переплыть море и направиться в Малую Бретань, где, как предрекла ему девица, он мог услышать о том, кого искал. Прибыв в эту страну, он увидел, что близится срок завершения поисков, а о Мерлине все не было вестей.

– Увы! что мне делать? – сказал он себе, – вот уже подходит день, когда мне надо явиться ко двору короля; я поклялся быть вдали от него не более года. Но ведь я больше не Гавейн, а существо совершенно ничтожное и достойное жалости; так должен ли я выполнять обещания Гавейна? Увы! к несчастью, да. Я волен прийти и уйти, меня не держат в плену; стало быть, я буду клятвопреступником, если не вернусь к назначенному сроку; а я не намерен загубить и душу свою так же, как тело.

Беседуя так сам с собою, он вступил в Броселиандский лес, росший на пути к той гавани, откуда он должен был отправиться в Великую Бретань. Все так же верхом на Грингалете, он услышал справа некий голос. Он повернул голову, но не увидел ничего, кроме легкой дымки, которая, как ни была легка, не давала коню двинуться дальше. Он прислушался и различил такие слова:

– Мессир Гавейн, мессир Гавейн, не падайте духом; все, что должно случиться, случится.

– О! Кто так говорит со мной? – спросил Гавейн.

– Как! – произнес голос, – вы меня не узнаете? Когда-то вы лучше знали меня. Вот так оно и бывает в этом мире, и правду говорит пословица: «С глаз долой – из сердца вон». Я был вашим другом, пока мог услужить королю и его баронам; а нынче король и бароны уже не думают обо мне. Стыдно вам так скоро меня забывать!

Эти слова навели монсеньора Гавейна на мысль, что он слышит голос Мерлина.

– Да, – сказал он, – мне следовало вас узнать, ведь я часто слышал ваш голос; теперь прошу вас, покажитесь и позвольте мне вас увидеть.

– Нет, Гавейн, отныне вы меня больше не увидите; сожалею об этом, но не могу поступить иначе. Отныне я буду невидим для всех, кроме моей возлюбленной. Я заключен навеки в этой тесной ограде; она не из дерева, не из камня, но нет ограды более прочной и неодолимой. Лишь та, что держит меня здесь, единственная знает, как в нее войти. Она приходит сюда, когда ей угодно дать мне насладиться ее присутствием.

– Как! любезный друг Мерлин, вы здесь в плену и не можете вырваться из него ни ради меня, ни ради кого другого! Вы, наимудрейший из людей!

– И глупейший тоже, – отвечал Мерлин. – Я сам устремился в западню, куда мне суждено было угодить, и мне ли было этого не знать. Ведь это я поведал своей любимой тайну, как меня пленить.