Ромашка для Горыныча

Моих губ будто касаются крылья бабочки. Очень нежно, едва ощутимо. Я вздрагиваю, глаза закрываются сами собой. Затаив дыхание, ловлю абсолютно новые ощущения. От каждого нового прикосновения меня как будто бьёт током, но эти разряды такие сладкие, такие желанные. В голове разливается вакуум. В уши будто ваты наложили, ничего не слышу — только очумело бьётся пульс, и сердце трепещет, как пойманная птица. И так хочется податься вперёд, чтобы быть ближе, ярче, слаще…

Ощущаю руки Горина на своей талии. Он крепко прижимает меня к себе, а я скольжу ладонями по твёрдой накачанной груди, касаюсь открытой шеи и провожу пальцами по коротким волосам на затылке.

Дыхание срывается, когда поцелуй становится глубже, и на смену нежным прикосновениям приходят более требовательные, настойчивые, страстные. Я хочу этого… Давно хочу… Горячий, сладкий язык скользит в рот, и я его впускаю. Кто сказал, что нельзя… Почему?.. Не помню… Не я…

С моих губ срывается тихий протяжный стон, и я слышу в ответ судорожный вздох.

По щеке к уху и шее росчерком молнии скользит дорожка коротких, обжигающих поцелуев. И я тону, тону в этих ощущениях. После каждого касания во все стороны бегут миллиарды мурашек, и меня уже реально трясёт. Всё внутри будто закручивается в спираль, тугую пружину. Я вся как пружина. Попробуй скрутить ещё туже, и я зазвеню, тресну, лопну и рассыплюсь на сотни маленьких осколков.

И пусть! Пусть так и будет. Меня итак уже нет. Я — огонь, я — искры пламени, я — кипящая вулканическая лава…

— Совсем обнаглели, бесстыдники! — в уши внезапно врезается противный старушечий визг. — Хоть бы людей постыдились! Ночи вам мало? Так теперь и посерёд бела дня разврат устраиваете?

Я резко трезвею и открываю глаза.

Господи, помилуй, что я творю? Нет, нет, нельзя!

— Егор, стой, стой! — собираюсь с мыслями и упираюсь ладонями в твёрдую грудь.

Он будто не слышит, снова касается губ, и меня едва не накрывает повторно. Кручу головой, уворачиваюсь.

— Нет, нельзя! Стой!

— Ромашка, ты просто охрененная! — хрипло шепчет он.

— Остановись! Стоп! Хватит! — уже буквально кричу.

Наконец, Горин отрывается от меня. Смотрит в глаза, а у самого взгляд тёмный, пьяный.

— Ты нереально кайфовая, — шепчет, а глаза так и шарят по мне. — У меня от тебя крышу напрочь сносит.

Сглатываю. Знал бы ты, Егор, как у меня её сносит… Но нет! Запрет! Табу!

— Отпусти меня, пожалуйста. Я всё равно с тобой никуда не поеду, — прошу и закусываю губу.

Как же хочется сказать совсем другое.

Он отпускает меня медленно, с неохотой. Твёрдые руки скользят по талии, то ли отпуская, то ли лаская, и я держусь, чтобы не закрыть глаза.

— Ромашка… — произносит глухо, и судорожно выдыхает, пытаясь взять себя в руки. — Поехали. Ну, почему ты так упрямишься?

Молчу. Упрямо трясу головой. Как объяснить мажору, если и себе объяснить не в силах, что не будет у нас с ним ничего и никогда? Я для него очередная добыча, ещё непокорённая высота, а вот он для меня — мечта, которая никогда не сбудется. И так больно от этого, что где-то в груди трещат рёбра, пытаясь удержать в клетке бестолково трепещущее глупое сердце.

— Оставь меня в покое! Отвали!

Стараюсь говорить твёрдо, но не нахожу сил посмотреть в глаза. Потому что не могу. Потому что точно знаю, что этот бой я проиграла…

— Ладно, — наконец, говорит он, отступая на шаг. — Делай, как знаешь, ромашка.

— Ты уже достал меня этой "ромашкой"! — бросаю зло.

Да, правильно — нужно злиться. Злость убивает всё то нежное, сладкое, щемящее, что сейчас разливается у меня внутри.

— Достал? — Егор криво усмехается. — О'кей, Соната, как скажешь!

Я, наконец, поднимаю на него глаза, а он отступает и поднимает руки в знак капитуляции. В тёмных глазах сверкают молнии.

На остановке начинается движуха — кажется, подъехала какая-то маршрутка.

Отступаю, отворачиваюсь и бегу к ней. На этот маршрут очередь небольшая, и мне достаётся место у окна. Стараюсь не смотреть, но, когда проезжаю мимо машины Горина, невольно поднимаю взгляд. Он стоит, сложив руки на груди, и смотрит прямо на меня. И мне от этого пристального обещающего взгляда становится очень страшно.

И только по дороге до меня доходит то, что с самого начала лежало на поверхности: откуда он узнал, когда и во сколько меня выписывают, если я даже девчонкам об этом не сообщила, собираясь сделать им сюрприз?!

Глава 10

Когда пришли девчонки, у меня уже всё было готово: по комнате плыл аромат варёных сосисок, в миске красовалась варёная картошка, а из чашки красными боками помидорок-черри подмигивал свежий салатик.

— У-и-и! Сонька! — верещит Алина, увидев меня. — Тебя выписали? Почему не предупредила?

— А мы сегодня к тебе собирались! — сообщает Рита, подбегая следом за Алиной и обнимая нас двоих.

— Девочки, я по вам так соскучилась! — смеюсь и приглашаю их ужинать.

— В честь чего пир? — интересуется Алина, присаживаясь и голодным взглядом окидывая накрытый стол.

Улыбаюсь и неопределённо жму плечами.

— Ни в честь чего. Просто решила отметить степуху и угостить подруг, — перевожу взгляд с Алины на Риту.

Та смущённо улыбается.

— Ну, тогда давайте есть.