Ромашка

…Картотеку на так называемых лиц из местного населения, сотрудничавших в городе Полянске с гитлеровцами, вел лейтенант Гофман — молодой, рано начавший лысеть блондин, с ласково-настороженными голубыми глазами.

Лейтенант слушал явившуюся к нему после звонка начальника столовой девушку, положив перед собой на столе предъявленное ею удостоверение на имя Анны Шеккер. Он часто поддакивал, сочувственно кивал головой и вдруг задавал «невинные» вопросы, проявляя интерес к всевозможным подробностям, казалось бы, не имевшим особого значения, Оксана знала, как важны эти подробности, но сознательно избегала их: вопросы гестаповца помогали ей угадывать ход его мыслей.

В изложении Оксаны история чудесного спасения переводчицы карательного отряда сводилась к главным фактам: во время нападения партизан Анна Шеккер выбежала во двор, успев только захватить свое пальто, и зарылась в глубокий снег. Затем, когда ужасная стрельба начала стихать и Анна Шеккер увидела, что дом священника запылал, она поползла по снегу и очутилась возле какой-то хаты. Хозяйка впустила ее. Анна отдала этой женщине золотой браслет, часы, умоляя спрятать и спасти ее. Что было дальше, девушка не помнила. Она очнулась через несколько дней в погребе на соломенной постели. Спасшая ее женщина приносила в погреб хлеб, масло, мед и почти насильно кормила девушку. Когда Анна поправилась, староста села отвез ее на станцию. И вот Анна Шеккер прибыла в Полянск.

— Какой ужас! — покачал головой Гофман. — Представляю себе, что вам пришлось пережить!

Двумя пальцами он взял раскрытую книжечку удостоверения, посмотрел на фотографию и перевел взгляд на Оксану, сверяя копию.

— Вы страшно изменились. Совершенно другой человек.

Наступил самый острый момент. На удостоверении была приклеена фотография настоящей Анны Шеккер. Оксане предлагали заменить фотографию и подделать печать, но она решительно отказалась: самую искусную подделку могли обнаружить, а сытое, самодовольное, с явно подведенными бровями лицо Анны Шеккер на маленьком тусклом снимке чем-то устраивало Оксану.

Закусив губу, Оксана молчала, не пытаясь возражать лейтенанту. Она изменилась, подурнела? Что же тут особенного? Если бы этот лейтенант полежал три недели на соломе в сыром погребе, он бы тоже изменился. Можно сказать, что она, Анна Шеккер, спешила и снималась у базарного фотографа на «пятиминутке», и поэтому черты ее лица на дрянной фотографии оказались искаженными. Нет, подсказывать не надо, пусть сам…

— Да, вы правы, господин лейтенант. Я — другой человек…

Гофман не понял и вздрогнул от такого неожиданного признания.

— Не верите? Я сама себя не узнала, когда впервые после болезни взглянула в зеркало. Вот посмотрите…

Смущаясь и краснея, она медленно сняла с головы платок. Глаза лейтенанта округлились от изумления — светлокаштановые волосы были срезаны ножницами низко и неровно, очевидно, торопливой, неумелой рукой.

— Кто это сделал? Зачем?

— Та женщина, которая спасла меня. Она думала, что я заболела тифом, а после тифа волосы, если их не остричь, выпадают.

На этот раз Оксана говорила чистейшую правду. Тетя Паша так и объяснила ей, почему она решилась срезать локоны: «Лежишь без памяти, в жару. А вдруг, думаю, тиф у нее. Мужчина с голым черепом — это еще так-сяк, а молодой девушке каково будет? Взяла ножницы и остригла тебя, как барашка… Ничего, отрастут до свадьбы».

Гофман уже не глядел на фотографию. Он сложил удостоверение и отодвинул книжечку подальше от себя, точно возвращал этот документ Анне Шеккер. Но Оксана даже не взглянула на удостоверение.

— К сожалению, я, кажется, изменилась за это время не только внешне. Я стала невозможной трусихой. Особенно страшно бывает ночью…

— Да, да, конечно… — рассеянно кивнул головой Гофман, уже думавший о чем-то другом. — А скажите, Шеккер…

Лейтенант задавал вопросы непринужденным тоном, то улыбаясь, то удивленно поднимая брови. Выслушивая ответы Оксаны, он то и дело кивал головой.