Не открывая лица

Николай Далекий НЕ ОТКРЫВАЯ ЛИЦА

1. ДЯДЯ ФЕДЯ ПЕРЕДАЕТ ПРИВЕТ

Поздним зимним вечером к селу Ракитному приближался одинокий путник.

Это был паренек лет шестнадцати — семнадцати, одетый в шапку-ушанку из облезлого заячьего меха, в стеганую ватную куртку, подпоясанную тоненьким ремешком. За его плечами висел небольшой мешок-пудовичок. По тому, как округлый мешок оттягивал лямки, можно было догадаться, что в нем находилось что-то тяжелое, сыпучее: очевидно, зерно или мука.

Когда до Ракитного оставалось не более километра, впереди послышался далекий, заглушаемый ветром свист. Паренек остановился, торопливо стянул зубами рукавицу и, сунув пальцы в рот, дважды пронзительно свистнул. Через несколько секунд свист впереди повторился. Паренек одел рукавицу, надвинул шапку поглубже и, свернув с дороги вправо, зашагал по снежной целине.

Идти было трудно. Кое-где твердый наст выдерживал паренька, но часто ноги его проваливались по колени в сугробы. Ветер к ночи усилился, срывал с гребней сугробов снежную крупку и с шорохом гнал ее по степи. Фигура путника, и без того едва различаемая на темном снегу, то и дело скрывалась за мутной пеленой.

На полях разыгралась поземка, но морозное небо было чисто и, точно битым стеклом, густо усыпано крупными и мелкими звездами. Каждый раз, когда паренек останавливался, чтобы перевести забиваемое ветром дыхание, он поднимал лицо к небу и смотрел на звезды, как бы выискивая по ним то направление, которого ему следовало держаться.

Отшагав от дороги метров триста, он стал забирать влево и вскоре спустился в ложбину, на которой росли толстые дуплистые вербы с обрубленными ветвями. За вербами смутно вырисовывались во мгле крайние хаты села. Паренек замедлил шаги и, подойдя к толстому стволу вербы, остановился.

В селе было тихо, точно люди в нем вымерли. Ни одного огонька, только ветер шумел в голых ветвях деревьев, да где-то далеко лаяла одинокая собака. Юный путник прислонился плечом к шершавому стволу вербы и долго стоял, прислушиваясь и вглядываясь в контуры ближних хат. Мех его шапки, плотно сросшиеся над переносьем брови и даже ресницы курчавились инеем. Черные глаза блестели настороженно, как у охотника, приблизившегося к тому месту, где прятался опасный, сильный зверь.

Наконец, очевидно, приняв какое-то решение, паренек сунул правую руку за пазуху и, нащупав там что-то, начал медленно пробираться к хате с колодезным журавлем во дворе и двумя высокими тополями у ворот.

С тех пор, как гитлеровские войска заняли село, Мария Бойченко ни разу не зажигала по вечерам огня в своей хате. Работу по хозяйству она старалась закончить засветло и, как только за окнами сгущались сумерки, закрывала поплотнее ставни и укладывала детей спать на печке. Просидев несколько часов в темноте неподвижно, пугливо прислушиваясь, не раздастся ли где-либо на улице выстрел, не послышатся ли крики и топот ног, Мария укладывалась рядом с детьми, но засыпала только под утро, уткнувшись в мокрую от слез подушку.

Не спала молодая хозяйка и в эту ночь. Она лежала с открытыми глазами и думала свою горькую, бесконечную думу… Вдруг ей показалось, что в окно кто-то тихо постучал — три робких удара. Приподнявшись на локте, Мария прислушалась. Тишина, только сверчок трещит за печью и ставня скрипит на ветру. “Послышалось”, — решила Мария, но не успела прилечь, как снова раздались три удара, уже более громкие и настойчивые. Соскочила на пол и подбежала к окну.

— Кто тут? — спросила, порывисто дыша в холодное, заиндевелое окно.

В ответ послышалась мелкая четкая дробь. Ее выбивал пальцами по ставне тот, кто стоял под окном. Мария, как была — босая, в одной рубахе — бросилась в сенцы. Сдерживая дыхание, притаилась у холодных дверей.

На крыльце под осторожными шагами заскрипел снег.

— Федя, ты? — спросила Мария, задыхаясь от волнения, чувствуя, как радостные слезы закипают у нее на глазах.

— Тетя, пустите погреться, — отозвался какой-то незнакомый юношеский голос.

— А кто это? — испуганно прошептала хозяйка.

Тот, кто стоял за дверью, вместо ответа тихо забарабанил пальцами, выбивая мучительно знакомую дробь. Марии показалось, что она слышит шутливые слова мужа: “Старррый баррабанщик. старрый баррабанщик, старрый баррабанщик крепко спал. Он прроснулся, перревернулся, всех фашистов ррразогнал!” Так стучал только муж Марии, когда ему случалось возвращаться домой поздней ночью. Кто же был тот. кто стоял сейчас на крыльце? Кто научил его так стучаться в эту хату? Почему он молчит, притаился?

— Сейчас!

Мария быстро метнулась в комнату, кое-как натянула платье и, выйдя в сени, дрожащей рукой, стараясь не шуметь, отодвинула надежный засов. Дверь приоткрылась, и в сенцы боком проскользнул горбун. Он сейчас же закрыл за собою дверь, нащупал рукой засов, но не задвинул его.

— Чужие в хате есть? — спросил гость промерзшим, тревожным голосом.

— Нет

Послышался скрип задвигаемого засова, и в темных холодных сенцах между незнакомым гостем и хозяйкою произошел короткий и торопливый разговор.

— Как вас звать?