Ромейское царство

С верой в чудодейственную силу мощей связано и непрерывное перемещение их с места на место, практически бесконечное деление и расчленение, распространение на огромной территории этих, по выражению английского историка Джеймса Бентли, «не знающих отдыха костей». Такие факты отмечаются с очень раннего времени. Уже закон императора Феодосия от 381 г. предостерегал: «Пусть никто не растаскивает мучеников, пусть никто не продает». Однако, несмотря на подобные запреты, число амулетов с частицами мощей росло век от века с феноменальной быстротой. В случае крайней необходимости все же не исключалась возможность и купить, и продать, и даже заложить святыню, ценимую дороже золота. Потребность в огромном количестве реликвий для церковных и светских нужд со временем не могла не привести к тому, что в Византии почти не осталось целокупных мощей. Некоторые святые оказывались разделены на большее число частей, чем костей в человеческом скелете. К примеру, Св. Пантелеймон, очень почитаемый как целитель, — на 175, а Св. Харлампий — защитник домашнего скота — на 226! Надо учесть, что разделение мощей даже предписывалось канонически: Седьмое правило Второго Никейского собора (787 г.) повелевало, чтобы в каждой церкви имелись святые мощи, а позже стало принятым зашивать частицы мощей в антиминсы — покрывала, заменяющие престолы. Разумеется, храмов было больше, чем святых, поэтому разрознение мощей воспринималось как нечто само собой разумеющееся, без чего нельзя было обойтись.

При этом размеры обретенной реликвии не имели абсолютно никакого значения: каждая ее частица, как бы крошечна она ни была, обеспечивала неизменное присутствие святого, поскольку его останки рассматривались как вместилище сверхъестественной энергии. Раз «Тело Христово» в виде просфоры регулярно подвергалось разделению и раздаче в чинопоследовании Святого Причастия, то тело праведника тоже оказывалось достойно такого же обращения. Именно этим можно объяснить иногда случавшиеся, шокирующие случаи стремления благоговейной толпы разорвать, буквально растерзать на реликвии труп только что умершего угодника Божиего. Вот как буднично описывает во второй половине XI в. растерзание еще не разложившегося тела Житие Св. Лазаря Галесиота: «Мощи разделили между собой богобоязненные люди, одним досталось одно, другим другое. Осталась одна только святая его голова, которая и содержится до сих пор в ковчеге при храме Спасителя». При этом расчленяли не только собственно мощи, вырывали клоки волос с головы, бороды умершего, но и терзали его похоронное ложе, одежды, покрывало, саван. Именно так случилось с выставленным в столичном храме Св. Мины телом умершего в 877 г. высокопочитаемого Патриарха Игнатия: «…покрывало, возлежавшее на нем, было разодрано на десятки тысяч частиц и роздано верующим, да и само тело едва было избавлено от тех, кто его хватал». Св. Мария Новая, убитая в 902 г. пустоголовым мужем-ревнивцем, творила у своей гробницы в храма Св. Софии, во фракийской Визе посмертные чудеса исцеления бесноватых — бесы исходили из них с кровавой рвотой. Массовые скопления проскинитов вызывали в таких случаях невероятное возбуждение, выливавшиеся в сцены, подобные нижеописанной: «Еще шла Литургия, когда пятеро бесноватых, будто по сигналу, сошлись у гроба и открыли его, выкрикивая бессвязные, безумные слова. Один сунул в рот ее (Св. Марии) руку, другой ногу, третий ее погребальное одеяние. Одна женщина потянула за погребальный плат — и из-под него потекла кровь». Следует пояснить, что кровь чудесным образом текла из ноздрей усопшей мученицы.

Случалось, завязывались потасовки, драки за обладание таким далеким благочестивым предком нынешних памятных сувениров. Тысячи людей, собравшихся на похороны святого, напирали друг на друга, пытались прикоснуться к его останкам, бежали рядом с гробом, впереди и сзади, не давали нести тело, чтобы продемонстрировать горячность и пламенность своей веры и, самое главное, успеть получить освящение и благословение хотя бы от лицезрения святого. Церковные и светские власти считали такие экзальтированные эксцессы глуповатыми и грубыми, но не всегда могли предотвратить их, видимо, считая простительными. Примечательно, что агиографы никогда не воспринимали такие случаи как надругательство, но лишь как проявление неотесанности, простоватости, рвения не по уму, то есть нечто, в целом, извинительное.