Ромейское царство

Наконец, щедрость тоже являлась непременным качеством и едва ли не главной добродетелью образцового Богоданного василевса. Порой она доходила до чудовищных растрат, как это видно из правления Юстиниана I (527–565 гг.), не жалевшего колоссальные суммы из своего и государственного казначейства на постройки и на содержание двора. Михаил III (842–867 гг.) имел манию крестить чужих детей, особенно детей своих собутыльников, даря им по 30, а то и 40–50 литров золота (2160–3600 солидов), а за особенно понравившуюся ему грубую шутку мог отвалить шутнику из своей разгульной компании-фатрии 7200 золотых, так что в итоге к моменту своей гибели почти опустошил казначейство. Любвеобильный, беспечный, легкомысленный Константин Мономах (1042–1055 гг.) не жалел денег на своих любовниц-фавориток, великолепно содержал их, строил им дворцы, отправлял золото, редкостные драгоценности из государственной казны. Конечно, такие крайности осуждались современниками, которые полагали, что истинный василевс должен контролировать собственные страсти и желания, не расточать государственные доходы на свои прихоти, не обращаться с людьми свободными как с рабами, то есть пытать их или убивать, быть умеренным, мудрым, храбрым и, предельно важно, справедливым. Византийские писатели особо подчеркивали наличие «страха Божия» как главнейшей положительной черты василевса, потому что верховные правители Романии в качестве главных ограничителей всевластия знали прежде всего моральные, христианские. И многие василевсы пытались следовать этому не только в теории, но и на практике.

Вот наиболее яркие примеры, взятые из истории только первой половины IX в. Лев V Армянин сурово наказал эпарха столицы, который отказался судить случай прелюбодеяния — нарушения важнейшей христианской заповеди. Михаил II Травл приказал искалечить турмарха — отрезать ему нос за то, что тот похитил монахиню и насильно заставил ее вступить с ним в брак.

Василевс Феофил, сын Михаила Травла, приказал сжечь препосита священной опочивальни Никифора за коррупцию: этот придворный, как и прочие чиновники, не должен был иметь иных доходов, кроме полученных от царя, но покусился на корабль некой бедной вдовы и отнял его у нее. Скверная история стала известна мимам, которые по этому случаю в присутствии василевса разыграли комедийную сценку во время представления на столичном ипподроме: один мим изобразил попытку проглотить притащенный на арену игрушечный корабль и, разумеется, не смог этого сделать, на что другой мим, потешаясь над неудачником, привел в пример препосита, сумевшего благополучно «съесть» настоящий корабль вдовы. Этого оказалось достаточно для начала судебного расследования и показательной казни — сожжения зарвавшегося чиновника.

В другой раз, когда Феофил узнал, что огромный парусный корабль, проплывший перед ним рядом с Большим дворцом, принадлежит его супруге Феодоре, он приказал сжечь корабль вместе с грузом, заявив, что он дает августе и своим людям все необходимое, чтобы они не нуждались ни в чем и не искали неположенных им источников дохода. Мягкость наказания в этом случае объяснима, вероятно, лишь тем, что супруга императора сумела выгородить замешанных в дело чиновников и прикрыла их. Иначе им бы не поздоровилось не меньше, чем хапуге-препоситу.

В определенные, установленные им дни, этот василевс лично разбирал в саду Крытого Ипподрома наиболее важные судебные дела, а каждую пятницу его можно было видеть верхом на коне, отправлявшимся в сопровождении свиты через весь Константинополь по Средней улице — Меси во Влахернский храм Богоматери, причем ехал он очень медленно, чтобы каждый мог обратиться к нему со своей скорбью. Для людей, потерпевших какие-либо обиды и неприятности и не могших добиться правосудия, это часто была единственная надежда на справедливое решение их дел. Кроме того, василевс, выезжая в город, имел обыкновение раздавать милостыню бедным и нищим, ходить по рынкам, осматривать товары и интересоваться их ценами, а также тем, не обвешивает и не обсчитывает ли кто из продавцов своих покупателей — обиженные могли свободно пожаловаться царю: хотя его сопровождала свита из придворных и охрана, он не запрещал нуждающимся обращаться к нему.