LXXIII. И тогда стали скликать по всему лагерю, чтобы утром в воскресенье все явились на проповедь: венецианцы и все остальные; так они и сделали. И тогда стали проповедовать в лагере епископы — епископ Суассонский, епископ Труаский, епископ Ханетест, мэтр Жан Фасет и аббат Лоосский, и они разъясняли пилигримам, что битва является законной, ибо греки — предатели и убийцы, и им чужда верность, ведь они убили своего законного сеньора, и они хуже евреев [, распявших Христа]. И епископы сказали, что именем Бога и властью, данной им апостоликом[217]
, отпускают грехи всем, кто пойдет на приступ, и епископы повелели пилигримам, чтобы они как следует исповедались и причастились и чтобы они не страшились биться против греков, ибо это враги Господа. И был отдан приказ разыскать и изгнать из лагеря женщин легкого поведения и всех их отослать подальше от лагеря; так и поступили: всех их посадили на корабль и увезли весьма далеко от лагеря.Из «Истории завоевания Константинополя» монаха Гунтера из обители Пэрис, писавшего в 1207–1208 гг. по рассказам вернувшегося из крестового похода пэрисского аббата Мартина.
XVII. […] Затем корабли [крестоносцев] с укрепленными на них башнями приблизились, насколько можно было, к стене [Константинополя]; и в то время как несколько храбрецов полезли по лестницам наверх, герольды громко возвестили: тот, кто первым взберется на вражеские стены, получит в награду сто марок. И тогда ты увидел бы, как все с неистовостью стали добиваться того, что предназначалось лишь одному, — не столько из стремления к обещанным деньгам, сколько из любви к Богу и ради общей пользы и для завершения начатых трудов […].
[Взломав ворота, крестоносцы ворвались в город.]
XVIII. С радостными криками ринулись в открытые ворота те, кто был на кораблях, сделав вид, будто грозят врагам смертью копьями, мечами, камнеметательницами, стрелами и всякого рода метательным оружием, а [на самом деле] не имея вообще никакого желания [устраивать] кровопролития; как растерявшихся овец, погнали они врагов по всем площадям города, и те бежали в таком множестве, что даже простор широких улиц был им тесен для бегства; [наши] накинулись на них с такой стремительностью, что не давали им ни передохнуть, ни оглянуться назад. И хотя они могли убивать сколько угодно, […] умерщвлены были лишь очень немногие [из греков]. Крестоносцы по своей воле давали им пощаду, ибо еще находившиеся с ними в лагере монахи [в том числе], конечно, Мартин [Пэрисский] и другие, часто увещевали их не марать по возможности своих рук кровью. Тем не менее, в тот день[218]
убито было около двух тысяч горожан, но [они погибли] не от [рук] наших, а от [рук] тех франков, италийцев, венецианцев, немцев и прочих, которые уже раньше жили в городе, но во время осады были заподозрены в измене, и так как соединились с нашими, то подверглись изгнанию греками [из Константинополя]. Помня эту несправедливость, они жесточайшим образом мстили [теперь] грекам за свою обиду […].Только тогда, когда все враги были побеждены и обращены в бегство и самым жалким образом изгнаны из города, и только после того как ворота были тщательнейше заперты, победителям дозволено было заняться добычей, но не ранее того: под угрозой казни (букв.: потери головы) было запрещено до полной победы помышлять о добыче. Итак, они нашли повсюду и в изобилии такое количество денег в золоте и серебре, такое великолепие благородных камней и одежд, такое сверхизобилие драгоценных товаров, такую массу съестных припасов, такие замечательные наполненные всевозможным добром дома, что все они вдруг превратились из пришельцев и нищих в богатых горожан.
Тем временем упомянутый выше пожар опустошил почти третью часть города: ибо в то время, пока все, горожане и паломники, были поглощены столь тяжкой опасностью[219]
, [там] не нашлось никого, кто мог бы погасить беспрепятственно распространявшийся огонь[220] […].[В следующей главе рассказывается об охоте за константинопольскими святыми реликвиями аббата Мартина Пэрисского].
«Ромейская история» Никиты Хониата о разграблении Константинополя латинами в 1204 г.