Ромейское царство

Разумеется, тяготевшие к подвижнической, полной лишений жизни давно встречались и среди горожан, в числе членов первых христианских домашних церквей, но именно отречение от мира, от шума и суеты греко-римских городов оформилось в культуру уже победившего христианства, в которой где бы то ни было уединенно предаваться молитве, хранить ритуальную чистоту, безбрачие и жить максимально отдельно от остального общества стало рассматриваться как выбор, доступный всем мирянам — по-латыни плебсу, по-гречески лаикам («народу»), верующим христианам, участникам церковной жизни, и мужчинам, и женщинам. Парадоксально, но именно тогда, когда христианская религия победила, став государственной, монашество объявило своим идеалом бегство от оков материального, вещественного мира, от светских забот и соблазнов, полный отказ от материальных благ, суровую и скромную, смиренную жизнь, всецело отданную помыслам о Боге. Нищета, самоистязания, посты, по-гречески нистии, и особенно целомудрие, плотское воздержание, наряду со стойкостью ко злу, апафией — бесстрастием, стали ее главными составляющими с целью обеспечить спасение, то есть избавить себя от зла, еще при жизни умереть для греха, достичь обожения, по-гречески теосис — приобщения к Божественной жизни и духовно ожить для Христа.

С этой целью пламенно верующий человек искал себе убежище, скрывался от своих желаний, страстей и не мог открыто признаться в грехах. Он жил сам с собой и с Богом. Поэтому выходом представлялось не думать ни о ком другом, как можно полнее порвать с миром, «обрести могилу до могилы», стать «живым мертвецом», а для этого отселиться от остальных, по возможности, отправиться в уединенные места, где денно и нощно молиться, петь псалмы, особенно на восходе и закате солнца, предаваться тихому созерцанию, — главное, исповедоваться перед Богом, который становился единственным центром устремлений и единственным объектом любви. Одиночество, лишения и страдания позволяли приблизиться к духовному совершенству, испытав хотя бы малую долю мук, которые, согласно Своей и Божьей воле, принял на себя Спаситель.

Так родился вызывавший всеобщее восхищение и преклонение образец так называемого апостатика — «отрекшегося», мужественного монаха-анахорета, то есть отшельника, или иремита, то есть пустынника, живущего в одиночестве, тишине и безмолвии, переносящего голод и жажду, холод и жару, полностью отдавшегося бдениям и молитвам о спасении, которые он творил, надо заметить, не только за себя, а за всех. Духовная сила такой молитвы считалась не менее важной для защиты Империи, чем сила оружия. В византийской Церкви подобный образ жизни получил со временем название идиоритм, то есть «одинокое житье». Именно он породил многих людей, достигших дарованной Богом духовной силы. В византийской Сирии с ее развитым монашеством таких отрекшихся от мира аскетов, дававших обет безбрачия при Крещении, не случайно называли «Сыны/Дочери Завета», хотя они продолжали проживать в городах и служили в местных церквах.

Трудно сказать, кто именно и где стал первым монахом. По преданию, им считается Павел Фивский (Фивейский), доживший до 91 года в отшельничестве, в руинах заброшенных древних египетских Фив. На самом деле, о скачкообразно распространявшемся монашестве, причем по самым разным регионам, мы имеем весьма неравномерные данные. Ясные этапы его развития очень сложно определить.