Ромен Гари, хамелеон

В апреле генерал Симон, канцлер ордена Освобождения, прочитав рукопись присланных Гари «Воздушных змеев», попросил его предусмотреть отдельный именной тираж для всех «Товарищей освобождения». Глубоко взволнованный Гари 5 апреля писал Клоду Галлимару: «Это честь, которая для меня выше любой литературной премии, и такой рекламы я не постыжусь»^{822}.

Накануне сороковой годовщины призыва 18 июня 1940 года книга появилась в продаже. Отзывы критики были восторженными. Макс-Поль Фуше так прокомментировал в журнале «ВСД» фразу из романа «Чтобы воспарить, воздушному змею нужна высота, вольный ветер и много неба вокруг…»: «И нам тоже, г-н Гари! Спасибо, что сказали об этом в своей прекрасной книге, так по-доброму ироничной, лирической и волнующей»^{823}.

Казалось, Гари успокоился: в письме Пьеру Макеню от 15 июня он написал, отвечая на вопрос, следует ли считать воздушных змеев почтальона Флёри просто аллегорией: «Такова судьба благих идей — они разбиваются, едва соприкоснувшись с землей». Воздушные змеи с изображениями Жан-Жака Руссо, Виктора Гюго, Монтеня, Жана Жореса символизируют те

вечные ценности, которых я придерживаюсь: права человека, преданность, свобода, великодушие нации и то, что я называю исторической памятью французов… Меня ничуть не смущает, что эта книга получилась патриотической. Тем более что я — французский патриот, родившийся в России у матери-еврейки и отца-грузина с двумя паспортами, русским и польским^{824}. Так что я вполне уютно чувствую себя в шкуре француза, и никто, кстати, не видел, чтобы я демонстрировал свое превосходство. Говорю это всем: на мой взгляд, есть существенная разница между патриотизмом и национализмом. Патриотизм — это прежде всего любовь к своим. Национализм — это прежде всего ненависть к чужим. Национализм — это не про меня. Поэтому тем, у кого мое понимание патриотизма вызывает ироническую улыбку, следовало бы адресовать эту улыбку кому-то другому, вот и всё!

И подводит черту фразой из своего романа:

Порой воображение может очень зло над вами пошутить. Это касается и женщин, и идей, и стран. Ты увлечен какой-то идеей, она кажется тебе лучше всех, но стоит твоей мечте воплотиться в реальность, как ты видишь, что это не совсем то или даже вовсе сущая ерунда. А если ты сильно любишь свою страну, то в итоге это становится невыносимо, ведь она никогда не будет соответствовать твоему идеалу…

Поль Павлович поинтересовался, не является ли это произведение одновременно и завещанием писателя.

Хотите знать, что это такое? Я писал «Воздушных змеев» в самые, возможно, трагические минуты своей жизни. Что из этого вышло? Я искал убежища в том, во что глубоко верил. Поэтому в результате и получился такой роман — вовсе не пессимистичный, а, напротив, очень жизнеутверждающий, если можно так сказать, а ведь я писал его в совершенно отчаянном, подавленном состоянии…

Ниже Гари добавлял, что «Воздушные змеи» родились в обстановке, аналогичной той, в которой появилось «Европейское воспитание». Обе эти книги были орудием борьбы.

Двадцать первого мая он приклеил на большой кусок картона статью Сиорана под заголовком «Против всех фанатиков», в которой были такие строки: