Ромен Гари, хамелеон

Мне достаточно услышать, как кто-то всерьез говорит об идеале, будущем, философии, как он произносит слово «мы» с интонацией убежденности, как в его речи возникают «другие», выразителем идей которых он себя считает, чтобы назвать этого человека моим врагом. Я вижу в нем неудавшегося тирана, палача-недоучку, заслуживающего не меньшей ненависти, чем настоящие тираны и палачи. Ведь всякая вера вершит свой самосуд, тем более ужасающий, что делает она это руками «правоверных». Мы с подозрением относимся к ловкачам, мошенникам, шутам, а ведь на их совести нет ни одной исторической трагедии; ни во что не веря, они не лезут вам в душу, не пытаются читать ваши сокровенные мысли; они оставляют вас наедине с вашей беззаботностью, отчаянием или никчемностью; человечество обязано им немногими годами спокойствия; именно они спасают людей, которых пытают фанатики и делают несчастными так называемые «идеалисты». Ими руководит не идеология, а только личные прихоти и интересы, только собственные, никому не мешающие пороки, вынести которые в тысячу раз легче, чем ужасы деспотов, руководствующихся принципами, ведь все беды человеческого существования происходят от «мировоззрения»… Нет никого страшнее пострадавших за веру: главные истязатели получаются из мучеников, которым в свое время не отрубили голову.

На полях Гари пометил: «Отсюда недалеко до „Повинной головы“ и „Грустных клоунов“…»

113

В мае 1980 года, прожив две недели в Ницце, в отеле «Плаза», Ромен Гари вернулся в Рокбрюн. Там он навестил свою дорогую Иду д’Агостен, с которой давно не встречался. Побродив в меланхолическом настроении по улицам, он уселся на кухне с Идой и попросил подыскать ему дом, в котором смог бы спокойно писать и умереть. Она предложила ему осмотреть дом Лиз Деламар у тысячелетней маслины, сказав, что скоро он будет выставлен на продажу. С его террасы открывался вид на крыши, холмы и море до самой Ментоны. Гари показалось, что счастье, сопровождавшее годы его жизни в Рокбрюне, еще может вернуться. Потом он отправился к Лесли Бланш. Теперь она жила на вилле в окружении сосен. Гари нажал у ворот кнопку звонка и через несколько минут уже поднимался по длинной череде ступенек, ведущих к дому, приютившемуся на склоне и выходящему окнами на Гараванский залив. После смерти Джин Сиберг Гари часто звонил Лесли Бланш. В своем новом доме Лесли восстановила обстановку, без которой уже не могла обойтись: ковры, диваны, иконы, картины, гравюры, причудливые безделушки, пыльные фолианты редких книг на русском языке, отпечатанных еще до реформы орфографии. Ромен Гари сел рядом с ней и произнес: «Милая, милая Лесли, найдите мне на самой вершине дом, в котором я мог бы спокойно писать и умереть. Вы сама его обставите для меня, а главное — чтобы он был недалеко от вашего». Он взял ее за руку и какое-то время тихо, не шевельнувшись, плакал. Потом вздохнул и шепотом признался, что самые счастливые годы его жизни были, когда он жил в Болгарии. «Со мной или без меня?» — подумала про себя Лесли. А потом он сказал: Oh! Lesley, I played ту cards wrong![110]