Ромовый пунш

— Большой пластиковый пакет черного цвета с ручками и красной надписью, — сказал Николет в микрофон, а затем достал диктофон из кармана пиджака и выключил его. — Порядок, теперь можно ехать.

— Разве не собираетесь сопровождать меня туда?

— Я буду рядом, — ответил Николет. — В котором часу вас будут там ждать?

— В половине пятого. На встречу придет женщина.

— Как её имя?

— Он мне об этом не сказал. Вы будете там один?

— Не волнуйтесь. Когда она уйдет, за ней проследят.

— Но вы ведь не будете задерживать ее? — обеспокоенно спросила Джеки.

Николет открыл дверь и вышел из машины.

— Ведь правда?

Нагнувшись, Николет сунул голову обратно в салон.

— Ради чего я вдруг стал бы делать это?

* * *

Макс приехал в торговый центр в четыре часа. Он припарковал машину на стоянке у «Сиерз» и вошел в здание. Сейчас он зайдет к Рене, поговорит с ней и окончательно выяснит отношения. А если она опять примется читать ему нотации, то скажет, что у него мало времени, и вообще ему уже пора идти. За все время он так и не сумел придумать ничего, о чем бы с ней можно было поговорить. У неё же подобных затруднений не возникало никогда. С ним она разговаривала исключительно о себе.

Джеки сказала, в половине пятого. Схема проста: женщина подойдет к её столику или же расположится где-нибудь поблизости. Джеки ещё сказала, что в это время в зале всегда полно народу. Если же он сможет приехать раньше, то пусть попробует разыскать её в «Сакс».

За стеклом двери выставочного зала висела табличка: «ДЭВИД ДЕ ЛА ВИЛЬЯ», — было выведено на ней темно-зелеными буквами, а внизу были указаны даты.

Библиотечный столик, покрытый белой тканью, в центре галереи, сплошь увешанные зелеными картинами стены — тростниковые поля в прошлом мальчика на побегушках, считавшего теперь себя художником. С одной из картин смотрит обнаженная Рене…

Она слишком мала, чтобы её можно было разглядеть отсюда, через застекленную дверь выставочного зала, но она там была — на правой стене, третий холст. Макс вошел в зал. Содержимое огромного металлического «сосуда» рядом со входом, казалось, не претерпело никаких изменений — здесь по-прежнему валялись те же самые окурки, фантики и пластмассовый стаканчик — не больше и не меньше. Он увидел Рене.

Она выходила из двери в дальнюю комнату, неся перед собой на подносе нарезанный сыр и крекеры. Подняв глаза, она увидела его, и тут же снова опустила взгляд.

— Рене… — окликнул её Макс.

— А, это ты, — сказала она, опуская поднос на стол, стараясь разместить его строго по центру.

Он подумал, что обознаться и принять его за кого-то другого было бы затруднительно.

— Мне тоже очень приятно.

Она избегала его взгляда.

— В пять у меня открывается выставка. — Она снова поправила поднос, передвинув его примерно на дюйм к себе.

— Я знаю, — ответил Макс, — но мне хотелось бы поговорить с тобой.

— Я очень занята. Разве ты не видишь?

— Я вижу, что тебя занимают чипсы и крекеры, — сказал Макс. — Я всегда знал, что они составляют большую и важную часть твоей жизни.

— Чего тебе надо?

Он помедлил с ответом. К ним приближался уборщик-самородок с серебряным подносом в руках и пиджаком, перекинутым через руку. Макс выжидал, глядя на Рене, тоже ожидавшей спасительного прихода этого выскочки. На Рене была широкая, белая, до пола накидка из легкой, полупрозрачной ткани, похожая на платьице эльфа, или же на те наряды, в которые были на девушках, танцевавших при лунном свете вокруг Стонхенджа.[7] Рене пыталась наверстать упущенное время. «Как все мы», — подумалось Максу. На внесенном Дэвидом подносе были разложены овощи, а в центре был налит какой-то густой соус. Водрузив поднос на стол, он надел, оказавшийся довольно поношенным смокингом, надетым теперь поверх желтой старомодной рубашки, которую молодой возлюбленный его жены носил с потертыми на коленях джинсами.

— Он что, пристает к тебе? — спросил он у Рене.

Полнейший абсурд. А что если даже и так, и он действительно приставал к ней? Что этот сопляк может ему сделать?

— Мы разговариваем, — сказал Макс.

— Нет, — протестующе замотала головой Рене, и от этого шапочка густых черных волос качнулась, но седых волосков видно не было, они исчезли. Она повернулась, собираясь уйти, и в ушах у неё закачались зеленые серьги-колечки. — Я сказала ему, что мы заняты.

— Ты слышал, что тебе было сказано? — переспросил бывший уборщик.

Макс был растерян, продолжая стоять лицом к лицу с этим глазеющим на него уродом в дурацком смокинге, но в то же время осознавая, что Рене вот-вот уйдет, и поэтому он окликнул её.

— Это очень важно.

Это задержало её ровно настолько, чтобы бросить ему в ответ:

— Мне моя выставка важнее.

Знакомая песня? Я работаю. Я тоже работаю. Мне нужно поговорить с тобой. А мне некогда. Я подаю на развод… Возможно это и привлекло бы её внимание. Он снова обернулся к лоху-кубинцу, который вызывал в нем наибольшее раздражение, по сравнению со всем остальным.

— Ты знаешь, на кого ты сейчас похож?

— Ну и на кого же?

Он стоял, подбоченясь, и выжидал.