Ромул

Буду тарпейскую сень и могилу Тарпеи презренной
            Петь и захваченный в плен древний Юпитера храм.
В роще тенистой была плющом сокрыта пещера,
            Там, где плеск родников с шумом сливался дубрав, —
Тихий Сильвана приют, куда овец зазывала
            Часто в полуденный зной ласковым звоном свирель.
Татий источники те обнес частоколом кленовым
            И, наваливши земли, лагерь надежный возвел.
Чем в эту пору был Рим, когда рядом Юпитера скалы
            Звуком протяжным своей дудки курет оглашал?
Там, где диктуют теперь областям покоренным законы,
            Римскую площадь копьем воин сабинский стерег.
Горы служили стеной; где теперь сенат и комиций,
            Там из источника пил некогда конь боевой.
Воду богине брала отсюда Тарпея; но деве
            Голову обременял глиняный тяжко кувшин.
Разве довольно одной было смерти для девы преступной,
            Что захотела твои, Веста, огни осквернить?
Татий пред ней гарцевал на поле песчаном, красуясь
            Пестрым оружьем, припав к холке буланой коня.
Так поразил ее вид и царя и царских доспехов,
            Что опустила она руки и выпал кувшин.
Часто винила она напрасно Луну за предвестья
            И говорила: «Иду волосы в речке омыть»;
Часто носила благим серебристым лилии нимфам,
            Чтоб не пронзили лицо Татия римским копьем,
И возвращалась в туман Капитолия с дымом вечерним,
            Руки себе изодрав на ежевичных шипах,
И на Тарпейской скале о ранах своих сокрушалась,
            Ранах, которых простить близкий Юпитер не мог.
«Лагеря дальний огонь, и Татия в поле палатки,
            И покоривший мне взор чудный сабинский доспех, —
О, если б пленницей мне остаться у ваших пенатов,
            Пленницей, но моего Татия видеть лицо!
Римские горы, и Рим на их вершинах, и Веста,
            Та, что позором моим будешь покрыта, — прости!
В лагерь пусть мчит мою страсть тот конь, которому Татий
            Собственноручно всегда гриву направо кладет.
Диво ль, что Скилла волос отца своего не щадила
            И превратились в собак белые чресла ее?
Диво ль, что предан был брат с головою рогатого зверя
            В день, когда долгая нить путь указала во тьме?
Что за великий позор Авзонийским я девам готовлю,
            Грешная дева, чей долг — девственный пламень блюсти!
Если кого поразит, что угасли огни пред Палладой,
            Пусть он простит: алтари залили слезы мои.
Завтра, как слухи идут, весь город охватит сраженье;
            Ты ж опасайся всегда терний росистых горы.
Скользок, увы, этот путь и коварен: на всем протяженье
            Он под коварной тропой скрытые воды таит.
О, если б ведала я заклятья магической музы,
            В помощь, красавец, тебе были бы эти слова!
Шитая тога к лицу — тебе, не тому, кто позорно
            Не материнскую грудь — вымя волчицы сосал.
Гость мой, царицею я рожать при дворе твоем стану —
            Выйдет приданым честным мной тебе преданный Рим.
Если же нет — не покинь без отмщенья сабинянок пленных:
            Ныне похить и меня, мерой за меру воздав.
Сомкнутый строй я разрушить могу: а вы, о супруги,
            Вы заключите союз с помощью паллы моей.
Музыкой грянь, Гименей: трубач, не труби ты так грозно:
            Брачное ложе мое, верьте, сраженья уймет.
Вот уж четвертый рожок возвещает зари приближенье,
            Вот и созвездья, склонясь, тихо скользят в Океан.
Я попытаюсь уснуть, о тебе я ищу сновидений:
            Ты перед взором моим благостной тенью предстань».
Молвила — и предала тревожному сну свое тело,
            Не сознавая, увы, новых безумий во сне:
Ибо бессменный страж пепелища троянского — Веста
            Множит вину и своим факелом кости ей жжет.
Так, как стримонка бежит, что возле струй Термодонта,
            Платье свое изорвав, с грудью несется нагой.
Праздник в городе был (Палилии назван у предков,
            С этого первого дня начали стены расти):
У пастухов годовые пиры, по городу игры,
            Сладкой едой и питьем сельские полны столы,
Через лежащие врозь охапки зажженного сена
            Пьяная скачет толпа, ноги измазав в грязи.
Ромул в ту ночь приказал распустить всю стражу на отдых,
            В лагере всем тишина, грозные трубы молчат.
Время пришло для встречи с врагом, — решила Тарпея.
            И, заключив договор, стала ему помогать.
Трудно подняться на холм, но был он в праздник безлюден:
            Меч ее быстрый разит звонкоголосых собак.
Все погрузилося в сон, не дремал, однако, Юпитер,
            Чтобы тебя покарать за преступленье твое.
Стражу ворот предала и спавшую мирно отчизну:
            Брака желанного день требует ей указать.
Татий же (ибо и враг не воздал измене почета)
            «Вот, — говорит он, — тебе царское ложе: взойди».
Так он сказал, и ее завалила оружием свита:
            Вот тебе свадебный дар, дева, за службу твою!
Имя Тарпеи-вождя у нас гора получила:
            Не по заслугам твоим названа эта гора!