Ронья, дочь разбойника

Бирк говорил ей спасибо за ее доброту.

— Ундис каждый день удивляется, что в ее ларях не иссякли еще мука и горох. Она думает, что это проделки каких-то диких виттр, — сказал, рассмеявшись, Бирк.

Теперь он стал чуть больше походить на себя самого, и глаза его уже не казались больше голодными, и Ронья так радовалась этому.

— Кто его знает, — продолжал Бирк, — может, матушка правду говорит, может, это в самом деле проделки диких виттр. Потому что ты, Ронья, похожа на маленькую виттру.

— Хотя и добрую, без когтей! — подхватила Ронья.

— Да, такой доброй виттры свет не видывал! Сколько раз еще собираешься ты спасать мне жизнь, сестренка?

— Столько же, сколько ты спасешь меня, — ответила Ронья. — Ведь нам друг без друга никак не обойтись. Теперь я это поняла.

— Да, это правда, — подтвердил Бирк. — И пусть потом Маттис и Борка думают что хотят.

Но Маттис и Борка ничего об этом не думали, ведь они ничего не знали о встречах названных сестры и брата под сводами подземелья.

— Ты сыт? — спросила Ронья. — Тогда я иду к тебе с частым гребнем.

Подняв гребень, словно оружие, она двинулась к нему. У нищих разбойников Борки не было даже частого гребня! Тем лучше! Ей нравилось ощущать под руками мягкие волосы Бирка и вычесывать их гораздо дольше, чем требовала этого, строго говоря, необходимость.

— Я уже и так избавился от вшей, даже слишком, — сказал Бирк. — Так что, по-моему, теперь ты вычесываешь меня зря!

— Поглядим — увидим! — пообещала Ронья и с силой провела частым гребнем по его волосам.

Суровая зима мало-помалу становилась мягче. Сугробы начали понемногу таять, а однажды Лувис хорошей метлой выгнала разбойников на двор, чтобы они выкупались в снегу и крепкой щеткой смыли с себя самую страшную грязь. Сами они этого не хотели и всячески противились. Фьосок даже утверждал, что купаться в снегу, мол, опасно для здоровья. Но Лувис стояла на своем.

— Пришла пора изгнать из замка зимний запах, — сказала она, — даже если ни один разбойник не согласится на это.

Безжалостно выгнала она их на снег. И вскоре повсюду по заснеженным склонам холмов, спускавшихся вниз, к Волчьему ущелью, катались голые, дико вопящие разбойники. Они ругались так, что только пар шел, проклинали бесчеловечную жестокость Лувис, но все-таки усердно терли себя снегом, как она велела, не смея ей перечить.

И только Пер Лысуха все еще отказывался купаться в снегу.

— Помереть я и так помру, — говорил он. — И пусть моя грязь останется при мне.

— Твое дело! — отвечала Лувис. — Но перед смертью ты мог хотя бы постричь волосы и бороды остальным бешеным баранам.

Пер Лысуха сказал, что охотно это сделает. Он умел ловко орудовать ножницами, когда надо было стричь овец и ягнят, так что постричь какого угодно бешеного барана для него, верно, не составит труда.

— Но мои собственные две волосинки я стричь не стану. К чему лишняя морока, ведь мне все равно скоро на тот свет! — сказал он и ласково погладил свое лысое темя.

Тут Маттис схватил его своими огромными ручищами и приподнял над землей.

— На тот свет тебе? Это ты брось! Я еще не прожил ни единого дня своей земной жизни без тебя, старый ты дурень! И ты не смеешь меня предать, ни с того ни с сего умереть и бросить меня, ясно?

— Милый мой мальчик, это мы еще посмотрим! — сказал Пер Лысуха.

Вид у него был очень довольный.

Остаток дня Лувис кипятила и стирала во дворе замка грязные лохмотья разбойников. А в каморе, где хранилось старье, разбойники искали, что бы им натянуть на себя, пока их собственная одежда сушится; большей частью это были вещи, которые награбил и притащил домой дедушка Маттиса.

— Неужто кто-нибудь, у кого есть хоть капля разума в голове, может надеть на себя такое? — удивлялся Фьосок, нерешительно напяливая через голову красную рубаху. Однако с ним еще куда ни шло! Хуже обстояли дела с Кнутасом и Коротышкой Клиппом, которым пришлось довольствоваться юбками и лифами, поскольку вся мужская одежда кончилась, когда они пришли и захотели одеться. Женская одежда не улучшила их настроение. Но Маттис и Ронья как следует повеселились.

Чтобы помириться со своими разбойниками, Лувис угостила их в тот вечер куриной похлебкой. Они сидели, набычившись, за длинным столом, вымытые дочиста, подстриженные и совершенно неузнаваемые. Даже запах в замке стал другим.

Но когда могучий аромат сваренной Лувис куриной похлебки распространился над длинным столом, разбойники перестали хмуриться. А поев, стали, по своему обыкновению, петь и плясать, впрочем, немного пристойнее, чем всегда. Даже Кнутас и Коротышка Клипп не стали беситься, как прежде, когда подпрыгивали чуть ли не до потолка.

8