Ронья, дочь разбойника

Казалось, весь лес спал. Но вот он стал медленно-медленно просыпаться к своей сумеречной жизни. Все обитатели сумерек, жившие там, зашевелились. Кто-то полз, шуршал и пробирался тайком по мшистым кочкам. Среди деревьев шныряли ниссе-толстогузки, косматые тролли-болотники ползали, прячась за камнями, а огромные полчища серых карликов вылезали из своих потайных убежищ и шипели, чтобы напугать всех, кого им надо было утащить к себе. А когда с гор стали спускаться, паря в воздухе, дикие виттры, самые жестокие и самые неукротимые изо всех обитателей сумерек, они показались совсем черными на фоне светлого весеннего неба. Ронья заметила их, и это зрелище пришлось ей не по душе.

— Здесь снует куда больше всякой нечисти, чем добрых и полезных тварей. А теперь я хочу домой, я вымокла насквозь и вся в синяках.

— Да, ты вымокла насквозь и вся в синяках. Зато ты целый день радовалась весеннему лесу.

Ронья знала, что она слишком много времени проводит в лесу. И, расставшись с Бирком, она стала придумывать, как бы ей уговорить Маттиса не сердиться на нее за то, что она так долго радовалась, купаясь в весне, и поздно воротилась домой.

Но ни Маттис, ни кто другой не заметили, когда она вошла в каменный зал. Им было просто не до нее, потому что у них появились новые заботы и огорчения.

На звериной шкуре перед очагом лежал Стуркас, бледный, с закрытыми глазами. А возле него на коленях стояла Лувис и перевязывала рану у него на шее. Все остальные разбойники, подавленные, стояли вокруг, не отрывая от них глаз. Только Маттис непрерывно шатался по залу, словно разъяренный медведь. Он кричал, шумел и ругался:

— О, эти поганцы из рода Борки и их дерьмовые прихвостни! Ах, эти бандиты! О, я буду щелкать их одного за другим до тех пор, пока ни один из них не сможет больше шевельнуть ни рукой, ни ногой в этой жизни. О, о!

Затем речь изменила ему и перешла просто в вопли, которым не было конца, пока Лувис не указала ему строго на Стуркаса. Тогда Маттис понял, что бедняге не становится лучше от слишком большого шума, и неохотно смолк.

Ронья поняла, что именно сейчас с Маттисом говорить не стоит. Лучше спросить Пера Лысуху, что случилось.

— Таких, как Борка, нужно вешать, — сказал Пер Лысуха.

И рассказал почему.

— Маттис и его бравые молодчики сидели в засаде у Разбойничьей тропы, — рассказывал Пер Лысуха. — И тут им очень повезло, так как появилось множество проезжих купцов с огромными тюками, со съестными припасами, кожей и мехами, да еще, кроме того, при больших деньгах. Купцам и прочему странствующему люду не хватило мужества защищаться, и потому им пришлось расстаться со всем, что у них было!

— А они не разозлились? — невесело спросила Ронья.

— Догадайся сама! Если б ты знала, как они проклинали нас и кричали! Но купцам этим пришлось быстренько оттуда убраться. Думаю, они отправились жаловаться фогду.

Пер Лысуха усмехнулся. Но Ронья подумала, что тут нечему смеяться.

— А потом, представляешь, — продолжал Пер Лысуха, — когда мы чинно-благородно погрузили все награбленное на лошадей и собирались домой, явился Борка со своим сбродом и пожелал получить свою долю добычи. И эти разбойники принялись стрелять, вот негодяи! Стуркасу стрела попала прямо в шею. И тогда мы, ясное дело, тоже стали стрелять, да, да! Пожалуй, двоим-троим из них досталось так же, как и Стуркасу.

Подошедший к ним Маттис услыхал как раз эти последние слова и заскрежетал зубами.

— Погодите, ведь это только начало, — сказал он. — Я перестреляю всех, одного за другим. До сих пор я оставлял их в покое. Но теперь уж всем разбойникам Борки придет конец.

Ронья почувствовала, как в ней закипает ярость.

— Но тогда придет конец и всем разбойникам Маттиса, ты не подумал об этом?

— Я и не собираюсь думать об этом! — ответил Маттис. — Потому что этому не бывать!

— Откуда ты знаешь! — сказала Ронья.

Потом она пошла и села возле Стуркаса. Положив руку ему на лоб, она почувствовала, что у него жар. Открыв глаза, он посмотрел на нее и слегка улыбнулся.

— Меня им не так-то просто убить, — прошептал он невнятно.

Ронья взяла его за руку и сказала:

— Нет, Стуркас, тебя им не так просто убить.

Она долго сидела возле него, держа его руку в своей. Она не плакала. Но душа ее плакала так горько!

9

Рана у Стуркаса болела, и его лихорадило три дня. Он был совсем плох и лежал в забытьи. Но Лувис, знавшая искусство врачевания, ухаживала за ним, как мать, лечила его травами и припарками, и, всем на удивление, на четвертый день он встал на ноги, хоть и слабый, но почти здоровый. Стрела угодила ему в шейное сухожилие, и, по мере того как оно заживало, рана стягивалась все больше и больше. От этого голова у Стуркаса наклонилась набок, что придавало ему довольно печальный вид, но он не унывал и был весел, как всегда. Все разбойники радовались тому, что дело у него шло на поправку, хотя они теперь и называли его в шутку Кривой шеей. И Стуркаса это вовсе не печалило.