Ронины из Ако, или Повесть о сорока семи верных вассалах (Ako Roshi)

Кончился сезон дождей, небо прояснилось. Развеялись и тучи, омрачавшие душу, уступив место прозрачной синеве летнего небосвода.

Все приходит само собой, как велит природа… Кураноскэ часто думал об этом. Нужно лишь довериться своему сердцу, которое не подведет, и следовать его влечению. Бескрайняя даль открывается впереди. Однако он был глубоко уверен, что сердце знает дорогу и всегда отыщет верный путь, даже если придется плутать в тумане. Пусть его пока не видно, но там, в тумане, кроется солнце. Нет, оно здесь, в его собственном сердце! Вся его глубинная мудрость идет оттуда — от солнца.

Письмо от Ясубэя и его друзей порадовало Кураноскэ, но при этом его внутреннее зрение, идущее от сердца, нисколько не затуманилось.

— Молоды вы еще! — проронил он ласково, не оттого, что столь гордился своей умудренностью, а лишь оттого, что испытывал теплое чувство к своим юным соратникам. — Вы должны изжить собственное «я» до конца. В имени человека, в его репутации проявляется его «я», и это «я» мы должны сейчас безжалостно отбросить. Если вы попытаетесь заглянуть глубже, дойти до сути, разве не будет вам безразлично, что толкует о нас молва и какие обвинения бросают нам вслед?

Так думал про себя Кураноскэ, с рассеянным и отрешенным видом созерцая сад.

Явился с визитом Соэмон Хара. Кураноскэ показал ему письмо от молодых соратников. Соэмон, проделавший долгий путь под палящим солнцем, молча читал, утирая полотенцем обильно струящийся по лицу пот.

Не только Соэмон, но и многие другие ронины из Ако, перебравшиеся за последнее время в Киото, часто встречались с Кураноскэ. В отличие от тех, кто осел в Эдо, они безоговорочно доверяли своему командору и вместе с ним спокойно выжидали, готовясь к решительному удару.

— Вот, собираюсь писать им ответ, — сказал Кураноскэ. — Насколько это в моих силах, я все же стараюсь добиться, чтобы князя Даигаку признали правопреемником. Конечно, я забочусь в первую очередь о сохранении родового имени и нашего клана, а не о самом князе. Тем более я не собираюсь сам устроиться на службу к новому сюзерену и таким способом выторговать себе безбедную жизнь. А хвала и хула — все, что толкуют обо мне в народе, — мне и вовсе безразлично. Я понимаю, что им там, в Эдо, не терпится. Они ведь там варятся в этом котле, слушают бесконечно все эти толки и пересуды… Молодые еще — конечно, это не может на них не оказывать влияния. Может быть, самое лучшее было бы всех их забрать сюда. На сей раз я хочу объяснить им все нелицеприятно, может, даже чересчур. Напишу, что лучше бы они пока вообще обо всем забыли…

— Ну нет, это уж слишком! — усмехнулся Соэмон. — Если вы, командор, им такое посоветуете, даже представить не могу, как они будут возмущаться. Да что уж, совсем неплохо, что молодежь так рвется в бой. Меня больше другое беспокоит. Они там все молодцы хоть куда, сила так и брызжет — как бы при такой прыти не натворили чего, не бросились очертя голову в какую–нибудь авантюру. Такое ведь вполне возможно. Самое главное, конечно, чтобы они этой своей силушки и решимости не растеряли… В молодости, бывает, каких только глупостей не сделаешь!.. Но я полагаю, за них можно особо не волноваться — все честные сердца, у всех лучшие намерения.

— Нет, друг мой, тут я с вами согласиться не могу, — возразил Кураноскэ. — Мое мнение таково: пусть они в конце концов делают то, что им так хочется сделать. На здоровье! Пусть попробуют, да только дело–то больно трудное.

— Да, тут нужно действовать с умом, тут искусная стратегия требуется. А молодежь — что с нее возьмешь!..

Усмехнувшись, Кураноскэ встал и вытащил из шкафа доску и шашки для игры в го.

— Честно говоря, мне горько сознавать, что я, вопреки законам природы, даровавшей нам жизнь, посылаю всех этих людей на смерть, и отныне должен заставлять их думать только о смерти. Жизнь наша и так коротка, хорошо бы ее прожить с удовольствием, совершить то, что хочешь совершить — не торопиться умирать… Вот о чем я часто думаю.

— Нет уж, думать сейчас надо только о нашем деле. Сантименты придется отбросить.

— За дело берется мастер! — провозгласил Кураноскэ, решительно делая первый ход. — Отыграюсь сейчас за прошлый раз!

— Думаете, на сей раз победа будет за вами?

— Да, победа будет за мной!

Сердце пятидесятичетырехлетнего Соэмона вдруг забилось быстрее, будто сжатое чьей–то большой ладонью. Примериваясь, какой шашкой ходить, он поджал губы, так что они превратились в тонкую полоску. Безмолвие воцарилось в комнате — только трели цикад ливнем обрушивались на шашечную доску.

Взявшись за хорошо протертые перила, Дэнкити Омия, он же Сёдзаэмон Оямада, шагнул в дом. На улице ярко сияло солнце, и теперь, пока глаза еще не привыкли, в прихожей ему казалось темновато.

— Прошу прощенья! — окликнул он хозяев.

— Сейчас! — отозвался из дальней комнаты женский голос, но сама его обладательница не спешила выйти к гостю.