Ронины из Ако (Свиток 3)

Кураноскэ, широко расставив ноги, прочно стоял на мерзлой земле, при малом росте и плотном сложении являя всем своим видом непоколебимую уверенность, и внимательно следил за ходом сражения. Рядом с ним Соэмон Хара, прикладывая снег к вывихнутой ноге, чтобы утихомирить боль, тоже пристально наблюдал за схваткой — острые, как иглы, узкие глазки поблескивали на морщинистом лице. Кюдаю Масэ, ослабив меч за поясом, чтобы легче было обнажить клинок, стоял тут же, сложив руки на груди с хмурым видом, и созерцал схватку, с трудом сдерживая желание броситься в гущу боя.

Наконец парадная дверь была пробита и часть ее откололась. Троим наблюдателям было видно с командного пункта, как кто-то первым отважно бросился к образовавшейся щели, пытаясь пробиться в дом. Внезапно за спиной у них раздался шорох: по приставленной к стене лестнице один за другим спустились трое самураев и предстали перед Кураноскэ.

Увидев командора, все трое молча отвесили вежливый поклон. В двоих из вновь прибывших Кураноскэ признал племянников старого Яхэя, Кудзюро Хорибэ и Дзёуэмона Сато, которые явились на помощь дядюшке. Третий ладный юноша, ко всеобщему удивлению, оказался сыном Мунина Оиси, Сампэем.

— Осмелюсь предложить посильную помощь, — скромно сказал он.

Горящие взоры стоявших рядом Кудзюро и Дзёуэмона говорили о том же намерении. Было ясно, что трое юношей подкрались к ограде усадьбы с улицы но, заслышав доносившиеся изнутри боевые кличи, не смогли утерпеть и перебрались через ворота.

Глаза Кураноскэ увлажнились, но при этом он с усмешкой вымолвил:

— Нет! Я вам очень признателен за сочувствие, но сегодня мы хотим здесь разобраться сами. К тому же вас могут заметить посторонние… Мне, право, очень жаль, но я вынужден просить вас удалиться.

За вежливыми словами Кураноскэ чувствовалась непререкаемая решимость. Трое юношей достаточно хорошо понимали, что имеет в виду командор, и потому не решились более настаивать. Кураноскэ показал глазами на улицу, и Масэ Кюдаю, приоткрыв дверцу в створке ворот, приглашая троих добровольцев, которые понурившись нехотя двинулись на выход.

— Его милости Мунину передайте поклон, — сказал на прощанье Кюдаю. — А уж здесь мы все сделаем, как он от нас и ожидает, в том могу поклясться.

— На то мы все уповаем! — горячо ответил Сампэй. Будто вкладывая в эти слова заветную мольбу и благодарность, он одновременно с сожалением прислушивался к раздающемуся поблизости яростному звону мечей.

— Обо всем, что за пределами усадьбы, мы тоже по мере сил позаботимся, — со значением сказал Кюдаю, на что Дзёуэмон промолвил:

— Идите в бой на врага, и пусть ничто не омрачит ваши сердца!

Кюдаю кивнул в ответ, закрыл тяжелую дверь, опустил щеколду и вернулся к Кураноскэ. Он ожидал, что Кураноскэ что-то еще скажет, но тот по-прежнему лишь пристально наблюдал за развитием боя. Кюдаю встал рядом и тоже обратил взор на центральный вход, где сверкали в лунном сиянье клинки. Виднелись смешавшиеся в жестокой сече белые контуры бойцов противника с копьями наперевес и черные контуры ронинов. Охранники Уэсуги стояли насмерть, преградив путь ронинам, пытающимся прорваться в дом.

Послышался треск и грохот — несколько человек, с виду охранники Уэсуги, вырвались из казарменного барака, выломав подпертую снаружи дверь, но к ним навстречу тут же бросились ронины, завязав жаркую схватку.

Снежный полог накрыл удаленную от Эдо на сто с лишним ри Ёнэдзаву. В нынешнем году снега было особенно много. Снегопад, казалось, затихал на время, но небо продолжало хмуриться несколько дней подряд, не пропуская ни единого солнечного луча, — и вот уже снова ложились холодные ватные хлопья на подмерзший наст с грязноватой кромкой по обочинам дорог. Поля, луга, горы и селенья побелели, изменив привычное обличье. Снег расцветил нарядным убранством унылый призамковый город в суровом северном краю. Серебрились рощи криптомерий, вплотную подступавшие к предместьям, морозный воздух был чист, как стекло, и дышалось необычайно легко. Созерцая снежный пейзаж, Хёбу Тисака еще глубже ощущал, что вернулся на родину. Здесь он немного успокоился сердцем. До последнего времени какое-то смутное чувство неудовлетворения томило его неприкаянную душу, он по-прежнему не находил себе места посреди дышащей умиротворением и покоем природы родного края. Хёбу знал, что во многом сам виноват, поскольку сам делает себя несчастным, и сейчас он всеми силами старался, припав к целительному источнику природы, поскорее избавиться от привезенного из Эдо зловредного недуга, что подтачивал его дух и иссушал мозг. Главное, что не давало ему покоя ни днем, ни ночью, была забота о том, что ронины из Ако неизбежно нанесут удар. Чем бы он ни занимался, то и дело вдруг его посещала, приводя в исступление, ужасная мысль: «А что, если, пока я здесь прохлаждаюсь, в Эдо уже все свершилось?» И ночью на ложе он не мог заснуть, размышляя о злосчастных ронинах. Тяжкие воспоминания не давали ни минуты покоя, и тоской полнилась грудь.