Ронины из Ако (Свиток 3)

Оба ронина были тронуты до глубины души. Они понимали, что их могли бы и связать как преступников, нарушивших закон. Слуги Сэнгоку позволили им помыть ноги и провели из прихожей в дом. Тюдзаэмон смущенно спросил, нельзя ли принести их копья, оставленные снаружи за воротами. Один из самураев охотно откликнулся на просьбу и сходил за копьями. Другие проводили челобитчиков в комнату и радушно предложили отдохнуть. Многие самураи из усадьбы наведывались к ним, стараясь как-то проявить участие и заботу. Все были очень любезны с ними.

Оба посланника, затаив свои тревоги, чинно сидели на коленях, но, когда внесли столики с угощеньем, вняли уговорам и принялись за еду. При этом мысли о товарищах, с которыми расстались в пути, еще больше, чем прежде, щемили сердце.

Молча они орудовали палочками-хаси.

На подворье Уэсуги глава рода Цунанори, запершись в своих покоях, никуда не выходил. Самураи, встречаясь друг с другом, тоже будто несли в себе какой-то невысказанный крик. Понуро расходились они по своим присутственным местам. Не заметно было обычной утренней деловой суеты — казалось, все вокруг скованы холодом, который проникал в дом из прихожей и из коридора.

Матасиро Иробэ, вернувшись от Цунанори, немедленно вызвал Хэйэмона Фукадзаву, Рокуродзаэмона Катагири, Ёгодаю Ямаситу, Содзаэмона Одагири, Тюдзаэмона Номото и еще несколько самураев. Он велел им, прихватив солдат-асигару, поскорее отправляться в усадьбу Киры в Хондзё. Надлежало в основном охранять усадьбу от дальнейших неприятностей и помогать в восстановлении разгромленного подворья. Всего в отряде было сорок человек, среди которых был врач.

В отряде, вероятно, большинство были не слишком рады своей миссии и потому, сочтя, что уже чересчур светло, отправились на свое малопочтенное задание через задние ворота. Кроме того, Матасиро отрядил некоего Симаду, который служил на подворье сторожем-управляющим в отсутствие хозяев, срочно доложить о случившемся дежурному по сёгунскому замку на текущий месяц Инабе Тангоноками, а также высказать официальные соболезнования по случаю трагической кончины его светлости Киры.

Яркое сиянье утреннего солнца заливало лучами главные ворота, которые Матасиро велел запереть изнутри на засов.

Вернувшись к себе в присутствие, Матасиро отпустил всех помощников и остался в одиночестве. Он чувствовал какую-то странную опустошенность, как будто в голове пронесся тайфун. Душу грызла тоска. Откуда-то из глубины подкатил комок к горлу, слезы навернулись на глаза, и плечи его в форменной накидке содрогнулись от рыданий. Нынче, когда в смутном свете утра во дворе раздались крики, возвещавшие о свершившейся мести, он почувствовал, как гнетущая тоска наваливается на сердце, и вот сейчас, в минуту одиночества, это загнанное внутрь чувство с новой силой захлестнуло его, выплескиваясь в безудержных рыданиях.

Слава рода, пронесенная сквозь века многими поколениями со времен грозного князя Кэнсина… Честь и достоинство самурайства…

Однако мучительнее, чем эти упреки, с которыми обращался к нему внутренний голос, был для него другой, немой укор, воплощенный в главе рода, Цунанори, который сидел за задвинутой фусума в скорбном молчании. Ни звука не доносилось из его покоев. Матасиро не раз уже представлял, как достает короткий меч и распарывает себе живот. Чтобы удержать собственную руку, он старался вызвать в памяти пронзительный взор Хёбу Тисаки, пребывающего ныне в Ёнэдзаве, его лицо, выражающее печальное понимание. Хёбу, костлявый, исхудавший, являлся ему, приговаривая сиплым глухим голосом:

— Нет, Матасиро, не делай этого! Конечно, тяжкое бремя взвалил ты на себя, заменив меня на этом посту. Спасибо тебе за службу. Духи предков многих поколений рода Уэсуги взирают на твои труды с небес. Тем род и крепок, тем и суждено ему бессмертие. Опасное выдалось время.

Фусума были раздвинуты. Твердость духа постепенно возвращалась к Матасиро, который будто бы угрюмо и строго смотрел на себя со стороны. Мастер чайной церемонии принес чашку

свежезаваренного чая.

— Дайте-ка мне письменный прибор, — распорядился Матасиро.

Почему-то из головы у него не выходил образ Хёбу — вот он и решил отправить отставному предводителю дружины в Ёнэдзаву срочное письмо. Наконец бонза принес письменные принадлежности и принялся растирать тушь. Матасиро слышал, как на улице падают капли со стрех.

Паук Дзиндзюро лег на дно и затаился в том самом доме в Юсиме, в квартале Сётаку, где еще год назад не могли его разыскать городские власти. С тех пор как Хёбу Тисака был отправлен в Ёнэдзаву, связь с ним прервалась. В мирном и комфортном существовании, которым обеспечило своих подданных государство, казалось, власти готовы были предоставить место даже такому отпетому разбойнику и вору, как Дзиндзюро. Во всяком случае, у него было такое ощущение, что с приближением весны щупальцы грозного сыска несколько обмякли.