Ронины из Ако (Свиток 3)

На влажной земле, только что сбросившей снежный покров, резвились воробьи. Небо сияло прозрачной синевой, будто залитое лазурной краской, и на его фоне громадной плавной дугой маячила кровля главного павильона храма. На коньке двускатной кровли оживленно ворковала пригревшаяся на солнце стайка голубей. Каждый листок в кронах деревьев купался в солнечных лучах, а внизу, под деревьями, на кладбище еще лежал снег.

Недоставало только троих: Тюдзаэмона Ёсиды и Сукээмона Томиномори, которые давеча отправились с объяснительной запиской к омэцукэ Сэнгоку, да сбежавшего после штурма Китиэмона Тэрасаки. Остальные сорок четыре ронина были на месте. Опустив головы, в суровом и торжественном безмолвии, склонив головы, стояли они на кладбище. Перед ними была гробница их господина. Как, бывало, когда-то рассаживались они в главном зале замка Ако, так сейчас под лазурным небосводом самураи опустились на колени и расселись по чину, ожидая указаний своего предводителя. Наконец-то они здесь! За последние два года, полные невзгод и испытаний, каждый час был наполнен трепетным ожиданием этого мига — и теперь, когда желанный миг настал, они не могли не испытывать всепоглощающего радостного трепета.

То же чувство переполняло и Кураноскэ.

Все затаили дыхание, когда посреди мертвой тишины Кураноскэ поднял в своих округлых небольших ладонях сверток с головой Киры, развернул его и, стряхнув кровь, возложил голову на камень перед надгробьем князя.

Подняв глаза, он прочитал выбитую на надгробье надпись:

«Опочивший в Обители Хладного Сияния, допрежь пребывавший в княжеском звании вельможа младшего пятого ранга в чине Главы палаты художеств всеблагой и пресветлый приснопамятный воитель Тёсантаю Суймогэнри».

«— Воззри, господин мой! — воззвал его внутренний голос».

Видя, что Кураноскэ простерся в земном поклоне, самураи тоже коснулись руками земли и пали ниц. У всех комок подкатывал к горлу и грудь будто жгло огнем изнутри. Иные утыкались лицом в землю, сдерживая рыданья, и земля, принявшая прах их господина, теперь принимала и впитывала слезы верных вассалов.

Сквозь застилавшие взор слезы они видели, как Кураноскэ оторвал от земли свое грузное тело, встал и приступил к возжиганию благовонных свечей. Над кладбищем поплыл аромат курений. Струйки дыма, словно нити, вились над свечами. Над ними играла и переливалась под солнцем листва. Словно шум далекого прибоя, доносился из-за ворот ропот толпы. Где-то лаяла собака. И прислушиваясь сейчас к этим звукам, Кураноскэ ощущал, что сердце его готово разорваться от нахлынувших чувств. Нет, то был не просто стратегический план, не грандиозный спектакль, должный привлечь внимание всей страны. Он, Кураноскэ, всей душой и всем телом чувствовал то неотмщенное бесчестье, обрушившееся на господина два года назад. И вот теперь, когда они своими руками смыли позор и могут этим гордиться, странная неведомая горечь вдруг охватила его, бередя душу.

Сомкнув дрожащие веки, Кураноскэ застыл в молитвенной позе со сложенными перед грудью ладонями.

«— Может быть, можно было обойтись без этого? Может быть, если бы я был усерднее, можно было все предотвратить?»

Во имя чего же он сейчас возлагает голову врага пред могилой без вины виноватого сюзерена? Может быть, никогда прежде он не ощущал так остро, как сейчас, насколько глубока внутренняя связь между ним и покойным господином.

Простершись на земле, Кураноскэ некоторое время прислушивался к себе, не шелохнувшись.

Наконец он поднялся, уступая место своим соратникам, подходившим один за другим поставить свечу у гробницы. Он смотрел на них — глаза у всех затуманены слезами, но все излучают воодушевление и гордость победителей и сдерживал свое сердце, на которое все более накатывала мрачная тоска.

Вдруг раздался треск сломанной ветки. Обернувшись, Кураноскэ заметил, что на гребне каменистого откоса слева от кладбища черно от людей. Притихнув, они смотрели, как ронины возжигают свечи у надгробья. Кураноскэ колебался, не зная, сможет ли поднять глаза к этим людям — глаза, в которых, как он чувствовал, все еще читается жажда убийства. Никогда прежде он не думал, что обыкновенный человек, всегда гнездившийся где-то в глубине его души, может так преобразиться в другого — человеконенавистника, полного ненависти и неутолимой страсти к убийству.