Рось квадратная, изначальная

Скалец. Скалец, скукожившись возле перилец площадки, лежит на спине, глубоко утопив подбородок под задранный до ушей воротник армяка. Раньше он вряд ли мог такое проделать – больно уж вонял злополучный армяк, «одолженный» ему зловредным Благушей. Теперь же, после «чистки» пеной, от армяка шёл какой-то прямо морозный, свежий запах, вдыхать который было одно удовольствие. Лежит Скалец, сопит и косит глазами поверх воротника на удивительные красоты, мелькающие за пределами грузовой площадки. То густой ельник подступит прямо к рельсам, так что мохнатые лапы шоркают по самым перильцам, то ясная лиственная рощица приветливо кивнёт на ветру, то посветлеет и мелькнёт луг, заросший цветами и не тронутый ни зверем, ни человеком, а то вдруг проскачет стая козлов, чтоб им пусто было за тот испуг… Лежит Скалец. Лежит и старательно не замечает повышенного внимания ватамана к собственной персоне. Чувствует шельмец, как грозовые тучи сгущаются у него над головой. И чтобы хоть немного отвлечься от тревожных мыслей, как и бандюки, мечтает о том, чего у него нет и никогда не было, – о торгашеской смётке.

О том, как здорово было бы владеть всем этим доменом, всем его богатством природным. Сколько дерева можно отсюда вывезти! Вывезти, пустить подешевше, всё равно ведь халявное, да и сплавить в Океанию, или в Иней, или в Оазис, или… да в любой домен любой из шести Великих Граней, кроме Бурелома, дерево везде и всегда в цене! Ах как запели бы остальные торгаши, когда он так обломал бы им цену! Как запели бы! Да слезами б горючими умылись! Всех бы сразу разорил до нитки! И Благушу ненавистного в том числе, из-за него все эти мытарства… да что Благуша, мелковато он мыслит, выше брать надо – старосту в кулаке надо зажать, да так, чтоб и вздохнуть без него не смел! Да что там староста?! Сам Гусь-Зазеркальный на него работать будет! Меблишку там ладить из его, Скальца, дерева, посудку разную, поделки детские…

А Махина всё бежит и бежит по Проклятому домену, и ничего в нём проклятого нет, разве что вместо людей елсы с козлами вперемешку обитают, и те, и другие – непуганые. Да такие, заразы, непуганые, что без жратвы всех оставили, дуболомы рогатые…

Скалец украдкой косится на ватамана, ухватывает момент, когда тот отводит от него сумрачный взгляд, и тихонько поправляет упрямо выскальзывающий из-под полы шмат сала, тот самый, с которым проснулся под щекой вместо подушки, да потом и заныкал, обнаружив, что более ничего не осталось. Делиться ему не хочется. Ведь не заснул бы на нём, так и того не осталось бы…

В этот момент Махина явно начинает замедлять ход.

Ватаман сразу вскакивает и начинает орать как оглашённый:

– Заспались, замечтались засранцы, кровь из носу! Не видите, что ли, остановка близится! А ну поднимайтесь! – Бешеный взгляд Хитруна снова падает на Скальца, и усы ватамана немедленно встают дыбом. – А тебя что, худоба, мои слова не касаются?! Нечего тут брюхатым бревном валяться да невинность из себя строить…

Ватаман запинается. Притихает. Озадаченно чешет могучей дланью в затылке, так что хруст стоит, как при ломке хвороста. Повскакавшие бандюки насторожённо смотрят на него, пытаясь понять, что он там опять придумал, и потихоньку разминают затёкшие от долгого сидения, застывшие на пронизывающем ветру косточки.

– Бревно, – задумчиво бормочет Хитрун, опустив глаза долу. – А ведь может получиться… Это что ж выходит, опять этот доходяга мне идею подсказал?

Скалец ловит на себе ревнивые взгляды бандюков и мысленно злорадствует. Не всё ж им в любимчиках ходить, разогни коромысло, пора и очередь уступить.

Наконец Хитрун поднимает взгляд и пальцем манит Ухмыла к себе. Ухмыл, на всякий случай криво ухмыляясь, подходит не спеша.

– А ну, сымай саблю, щучий сын. Сымай, сымай, кровь из носу, не тяни время.

Приказ ватамана буквально вгоняет Ухмыла в столбняк. Недоумённо, встревоженно переглядываются и остальные бандюки.

– За что, батько, такая немилость?!

– Да при чём тут немилость, обалдуй. – Ватаман снисходительно усмехается, довольный испугом ватажника (боится – значит, уважает), и ободряюще треплет того по плечу. От сей ласки Ухмыл, напряжённо улыбаясь, оседает чуть ниже, так как рука у Хитруна тяжела дюже, но держится. – Буяну пока отдай, она ему сейчас больше понадобится. А для тебя у меня другое задание. Как раз по тебе и будет, кровь из носу, никто другой не справится. Та придумка с костерком под Махиной была хороша, да кто ж знал-то про пенку ихнюю… Так вот, беги что есть сил к Махине, привлеки внимание наших вражин, говори и делай что хочешь, хоть на ушах пляши, хоть задницу голую показывай, но чтобы Махина на месте оставалась, понял? А мы тем временем дело сделаем…

– А что ж ты задумал, батько? – вопрошает заинтригованный Ухмыл, чувствуя, что имеет такое право – знать. Больно уж трудную задачу подкинул ему ватаман.

Ватаман хищно щерится, снова топорщит громадные усы, сверкает глазами, аж жуть бандюков пробирает, – и вдруг, донельзя довольный собой, громко ржёт: